Юрий Андреевич прикрыл глаза, плотнее сжал губами мундштук; водка помогала, водка сделала так, что он поплыл, мягко, ласково, плавно закружился. И из глубины живота медленно пошла вверх упругая струя воздуха, чтобы родить мелодию. Музыку.
Получился отвратительный писк. Словно из треснувшего детского свистка с вынутым шариком…
Юрий Андреевич отдернул кларнет, разжал руки, и инструмент отлетел на диван… За такие свисты второкурсников жестом, даже слов не желая тратить, он выставлял из класса. А сам… Нет, конечно же, это из-за камышинки старой, из-за того, что выпил. И он схватил кларнет, принялся по-новому устанавливать камышинку, моргал и отдыхивался, чтобы сбросить сонливость, выгнать водочные пары, но сам понимал – не поможет. Нельзя продолжать, добивать, убивать окончательно этот день.
Не разбирая, сунул кларнет на шкаф, но неудачно – тот покатился обратно, зацепил папку с нотной бумагой. По-вратарски изогнувшись, Юрий Андреевич поймал и папку, и инструмент. Шепотом выругался. Выругался такими словами, каких, казалось ему, даже не знал…
Не обращая внимания на колющую боль в правой руке, Юрий Андреевич разложил диван, разбросал как попало простынь, одеяла, подушки, быстро разделся и закатился к стене. Накрылся одеялом, спрятал лицо в ладони, до боли сжал веки… Скорей, скорей уснуть. Скорей оказаться в завтра. Может, завтра будет удачнее…
Сугроб
Назаров собирался на работу, а жена сверлила мозг: цены растут, деньги падают, подошва на сапоге младшей дочки лопнула, а впереди зима; потребуй повышения зарплаты… Он отмалчивался, и жену выносило с частного на глобальные проблемы их семьи: квартира двухкомнатная, двенадцать и девять метров, живут четверо, старшая дочь на застекленной лоджии спит, это ж кому рассказать!.. И Саша, сын жены от первого брака, двадцатисемилетний парень, из последних сил снимает однушку; у Саши невеста, хорошая девушка из Твери, пора ребенка, а как тут, без своего жилья… Завтра хозяева объявят: выселяйтесь, или долларов сто накинут, и куда они? Сюда ведь. Саша имеет законное право здесь жить. Прописан…
Эту квартиру жена и ее тогдашний муж получили в конце восьмидесятых, как раз после рождения сына. Потом что-то случилось, развелись, жена отказалась от алиментов, а муж от доли в квартире; в итоге муж исчез, Назаров никогда его не видел, ничего о нем не знал, но в такие моменты, когда жена бесновалась, представлял на своем месте другого мужика, не выдержавшего, убежавшего…
Хотя что – права она, конечно. Теснота, из-за нее всеобщее раздражение в их маленькой ячейке, вечная нервозность. И за злобными словами жены Назаров чувствовал страх и отчаяние.
Перспектив никаких. Да и на какие перспективы можно рассчитывать, когда сам работаешь охранником не у миллиардера, а в ресторане «Суши» возле отдаленного метро; жена – кассир в сетевом супермаркете. И обоим не по двадцать пять лет, а под полтинник; твой ресторан вот-вот снесут по программе очищения территорий вокруг станций, жену же выдавливают киргизские гастарбайтеры.
У старшей дочери парень – не сын устроившегося в жизни господина, а уже в восемнадцать лет явно позиционирующий себя как непризнанного гения художник. Кому они нынче нужны, художники? Нужны штук пять на страну таких вроде Никаса, а остальные – пошли вон… Из таких вот худых, со взором горящим и вылупляются те, что ёлды на мостах рисуют, яйца к тротуару приколачивают…
Несколько лет назад Назаров так гордился и радовался, что сумел скопить денег на остекление лоджии, теплый пол из «Леруа Мерлен». Квартира расширилась, посветлела. И жена радовалась, и дочь с увлечением планировала, что и как расставит там, на длинном, но узком пространстве. А через месяц-другой эта пристяжная комнатка стала символом их безысходности: вот он, предел расширения жилой площади.
Одно время жена носилась с идеей переехать на три станции метро дальше от центра, поменять эту двушку на трешку там, или продать-купить… Одна из соседок так и сделала – продала, купила, теперь третий год судится… Этот случай заставил жену от идеи переезда отказаться.
Подавали документы на улучшение жилищных условий, гору документов собрали, – получили отказ. Сын, видите ли, давно совершеннолетний, старшей дочери тоже вот-вот восемнадцать исполнится. И что? Можно подумать, они запросто на квартиру заработать могут… «Был бы кто из детей инвалидом, – вроде с сожалением сказала девушка в окошке, – или потеря кормильца… А так… Есть другие программы…» По другим программам город помогал частично… Частично. А где ему, Назарову, хотя бы триста тысяч наскрести? Жалкие, но недоступные.
– Ну ладно, не сердись, – выговорившись, вздохнула жена и обняла Назарова со спины.
Они стояли перед зеркалом – Назаров поправлял галстук, причесывался, – некоторое время смотрели на свое отражение… Да, уже не те улыбчивые Лена и Слава, что восемнадцать лет назад, вернувшись из загса, так же замерли перед зеркалом… И тогда они были уже не юные, помятые жизнью, но всё же. Многое было впереди, и казалось, что это многое – хорошее.
Конечно, умом понимали, знали по опыту – будет разное, но тогда не хотелось об этом думать.
– Что, пора, – сказал Назаров, – а то опоздаю.
Жена сняла руки с его плеч.
– Да, дорогой… Девчонок надо будить. – И пошла в соседнюю комнату, где спала младшая. – Даша, поднимайся. Да-ша-а! – А оттуда на лоджию. – Алин, восьмой час уже. Опять до полночи в Сети болталась? Вставай, у тебя контрольная сегодня…
Назаров тем временем скорей обувался, надевал куртку – сейчас начнется упорная и шумная борьба жены с цепляющимися за сон дочками.
– Пока! – сказал, открыв дверь.
– Не встают, – крикнула жена.
– Встанут, встанут… До вечера.
Защелкнул «собачку» замка, стал спускаться по лестнице с их четвертого этажа. На ходу достал сигарету. Первую в этот день.
Курить старался редко. И не потому, что о здоровье заботился – просто пачка сигарет стала стоить под сто рублей. Как пяток хороших сосисок…
Он все эти годы, после рождения старшей дочери, пытался найти такое место, чтобы зарплата позволяла решать проблемы их семьи. Точнее, чтобы финансовых проблем не возникало. Нормально одеваться, есть качественные продукты, летом ездить на море – пусть не в Испанию с Кипром, а в Крым, Анапу; машину раз в несколько лет менять. Ну и, конечно, подкапливать на улучшение жилья.
Когда в восемьдесят восьмом, после армии, Назаров попал в Москву, поступил в автомеханический техникум, была уверенность, что вот он – старт в настоящую жизнь. Отучится, устроится на работу, получит сначала маленькую квартирку, потом – после свадьбы, рождения ребенка – просторнее. Как было у его родителей, у родителей его сверстников.
Но пока учился, жизнь быстро, неузнаваемо стала меняться, и к четвертому курсу Назаров понял: ничего он со своим дипломом не добьется. Бросил.
Нет, не то чтобы резко взял и бросил, однажды утром решив заняться другим, – постепенно всё меньше времени уделял учебе, всё больше подрабатывал, строил с ребятами разные планы, как бы быстро срубить приличные деньги. Казалось, это сделать легко. Вокруг бурлило, взбухало баблом, соблазнами, крутью.
