ДРАМАТИЧЕСКАЯ ТРИЛОГИЯ
Следующее десятилетие стало для Алексея Константиновича Толстого лучшими годами жизни, когда он всецело мог погрузиться в творчество. На-конец-то завершился длительный бракоразводный процесс Софьи Андреевны Миллер. Конечно, благодаря близости к императору, Алексей Толстой мог бы ускорить ход дела. Однако кристально честный человек, он не захотел прибегать к высокому покровительству. Поэт и его избранница смогли церковно и юридически оформить свои взаимоотношения. Это произошло 3 апреля 1863 года. Они венчались в Дрездене в православной церкви. Отныне их жизнь протекала поочерёдно в Пустыньке, Погорельцах и Красном Роге.
Надо сказать, что в Дрездене состоялась первая встреча Алексея Константиновича и Софьи Андреевны с Фёдором Михайловичем Достоевским. Ранее они были знакомы заочно через Якова Полонского, при посредничестве которого Достоевский просил «Князя Серебряного» для своего журнала «Время» (об этом уже говорилось). Проигравшись в Гамбурге в пух и прах, писатель сидел без гроша в кармане и с внутренней дрожью опасался долговой тюрьмы. Едва услышав о бедственном положении Достоевского, Толстой сразу же предложил ему помощь, вполне бескорыстную, поскольку было очевидно, что возвратить деньги Достоевский сможет не скоро. Так и случилось.
Родственники А. К. Толстого долго не могли примириться с его браком. Против Софьи Андреевны выдвигались обвинения в неискренности, в дурном влиянии на слишком мягкого мужа, которого она якобы «отравила неверием». Основания были. Алексей Константинович Толстой вверил братьям жены управление Пустынькой, и это в конце концов привело к упадку некогда блестящую усадьбу. Впрочем, и сама Софья Андреевна не искала компромиссов в отношениях с родственниками мужа. По собственному выражению, она любила «царапать нервы». Её жизненный девиз — «Я ищу, но всё подвергаю сомнению» — в самом деле не вполне совпадал с христианскими заповедями, учившими кротости и смирению.
Далеко не всем нравились и привычки Софьи Андреевны. Так, в Пустыньке у неё жил ручной медведь; она имела обыкновение читать далеко за полночь, и в это время медведь приходил в её комнату, ложился на ковёр у кровати и требовал сластей, которые получал с избытком. Но с гостями медведь не был столь уж безобиден. По этой причине его пришлось, заманив в лес, застрелить. От Софьи Андреевны его убийство скрыли.
Брак был бездетным, и супруги взяли на воспитание племянников Софьи Андреевны. Их любимицей стала дочь её брата Петра Бахметьева, названная отцом в честь сестры также Софьей (по мужу — Софья Хитрово). Она оставила наброски воспоминаний, представляющие большой интерес как свидетельство «из первых уст». Вообще, автор «Князя Серебряного» и его жена не так уж часто упоминаются в русской мемуаристике. Любимая племянница описала атмосферу дома поэта:
«Толстой и Софа (домашнее имя Софьи Андреевны. — В. Н.) были для меня недостижимым идеалом добра… Я вложила в них всё моё доверие, всё моё сердце, все мои идеалы, помимо них ничего не могло существовать для меня. Иногда характер Толстого, нервный и вспыльчивый, пугал меня… Но стоило Софе словом отмахнуть от него наплыв ежедневных дрязг и осветить своим всепонимающим умом его растревоженную душу, и он возвращался с молодыми чистыми силами. Страдание, зло, боли, печали не имели власти над бодростью и чистотой его духа… Толстой очень желал развить в нас самостоятельность и трудолюбие, и хотя с нами об этом не говорил, но я часто чувствовала, что Толстой желал внести какую-то систему в нашем воспитании, а Софа была против этого и хотела, чтобы в нас, главным образом, развивались силы душевные и воображение; она верила в несравненное могущество фантазии и воображения, и душевные, сердечные силы человека, то есть щедрость, сочувствие к другим, забвение себя и всегда присущее желание помочь и утешить были для неё главными причинами бытия и единственным долгом всякого человека»
[57].
Софья Петровна Хитрово стала живым примером того, какие замечательные плоды способна принести подобная педагогическая методика (при внешнем отсутствии её). Она была широко образованной женщиной, с твёрдым характером, но одновременно мягкой и отзывчивой.
В Пустыньку к Алексею Толстому съезжался весь литературный мир Северной Пальмиры. Одним из самых желанных гостей был Афанасий Афанасьевич Фет, впервые приехавший в Пустыньку вместе с Василием Петровичем Боткиным. Фету принадлежит яркое описание жизни усадьбы:
«Дом был наполнен всем, что вкус и роскошь могли накопить в течение долгого времени, начиная с художественных шкафов Буля до мелкой мебели, которую можно было принять за металлическую литую. Я не говорю о давнишнем знакомом Василии Петровиче; но и меня граф и графиня, несказанной приветливостью и истинно высокой простотою, сумели с первого свидания поставить в самые дружеские к себе отношения. Невзирая на самое разнообразное и глубокое образование, в доме порой проявлялась та шуточная улыбка, которая потом так симпатически выразилась в сочинениях „Кузьмы Пруткова“. Надо сказать, что мы как раз застали в Пустыньке единственного гостя Алексея Михайловича Жемчужникова, главного вдохновителя несравненного поэта Пруткова. Шутки порою проявлялись не в одних словах, но принимали более осязательную, обрядную форму. Так, гуляя с графиней по саду, я увидел в каменной нише огромную, величиною с собачку, лягушку, мастерски вылепленную из зелёной глины. На вопрос мой — „Что это такое?“ — графиня со смехом отвечала, что это целая мистерия, созданная Алексеем Михайловичем, который требует, чтобы другие, подобно ему, приносили цветов в дар этой лягушке. Так я и по сей день не проник в тайный смысл высокой мистерии. Не удивительно, что в доме, посещаемом не профессиональными, а вполне свободными художниками, штукатурная стена вдоль лестницы во второй этаж была забросана большими мифологическими рисунками чёрным карандашом. Граф сам был тонкий гастроном, и я замечал, как Боткин преимущественно перед всеми наслаждался превосходными кушаньями на лондонских серебряных блюдах и под такими же художественными крышками»
[58].
Фет писал своему собрату по поэзии:
В твоей Пустыньке подгородной,
У хлебосольства за столом,
Поклонник музы благородный,
Камен мы русских помянём.
Почтим святое их наследство
И не забудем до конца,
Как на призыв их с малолетства
Дрожали счастьем в нас сердца.
Пускай пришла пора иная,
Пора печальная, когда
Гетера гонит площадная
Царицу мысли и труда;
Да не смутит души поэта
Гоненье на стыдливых муз,
И пусть в тени, вдали от света,
Свободой зреет их союз!
(«Графу А. К. Толстому в деревне Пустыньке». 1864)
