Влияние Гоголя сказалось и по-иному. При разъездах по губернии А. К. Толстой не раз останавливался в Козельске и пешком ходил в Оптину пустынь. Три версты — незначительное расстояние для бывалого охотника. Монашеская жизнь и монастырская «уставность» были излюбленной темой разговоров Гоголя. В Оптиной пустыни Алексей Толстой всё это наблюдал воочию, и его заметы также легли на страницы «Князя Серебряного».
Впрочем, в Калуге А. К. Толстого занимала не только литература. О своём житье-бытье там он впоследствии вспоминал: «В 50-м году, 19 лет тому назад… я в окрестностях Калуги отправился вместе с Клементием Россетти (братом Смирновой-Россет. — В. Н.) в лес, чтобы присутствовать при расцвете папоротника, но Россетти так напугала какая-то белая тень, перебежавшая нам дорогу, что он не пожелал идти дальше. Это было в те времена, когда его сестра, княгиня Ольга Оболенская, произвела на меня сильное впечатление, сильное настолько, что однажды я чуть было не утонул во время купания, когда она вдруг появилась верхом на ослике. Древняя история!» Больше ничего не известно об этом очередном минутном увлечении молодого поэта.
В целом же Калуга произвела на Толстого гнетущее впечатление. Все язвы тогдашней провинции были перед глазами: суды долгие и неправедные; раздающая направо и налево обывателям зуботычины полиция; живущее по правилу «не обманешь, не продашь» купечество; и всё это на фоне оскудения дворянства и нищеты деревни. Даже в доме губернаторши самые оживлённые дебаты велись о заготовках квашеной капусты: поручить рубить её дворовым девкам или просить начальство прислать из городского острога арестантов. От всего вокруг поэт впадал в безысходное уныние.
Утешить А. К. Толстого могло разве то, что за время его «калужского изгнания» мать приобрела имение под Петербургом. Усадьба звалась Пустынька. Главный дом стоял у обрыва; внизу протекала быстрая река Тосна. Спуск к ней шёл почти по отвесному склону, где ближе к берегу были пещеры; некоторые протяжённые и с частыми разветвлениями. По-видимому, некогда в одной из этих пещер обитал монах — отшельник (или пустынник), поэтому местность и получила такое название.
Литератор Александр Никитенко гостил здесь два дня в мае 1867 года. В дневнике он записал: «„Пустынька“ — нечто вроде роскошного замка на берегу Тосны, на расстоянии от Петербурга в час с четвертью по Московской железной дороге и в четырёх или пяти верстах от станции Саблино… Всё в доме изящно, удобно и просто. Самая местность усадьбы интересна. Едешь к ней по гнусному ингерманландскому болоту и вдруг неожиданно натыкаешься на реку Тосну, окаймлённую высокими и живописными берегами. На противоположном берегу её дом, который таким образом представляет красивое и поэтическое убежище»
[18]. Легенда гласила, что Пустынька (как и Красный Рог) была создана Растрелли.
К сожалению, сегодня от Пустыньки (как от большинства других русских усадеб) сохранились только остатки — парк и два пруда, один с островом, где при А. К. Толстом стояла беседка. Алексей Константинович Толстой любил Пустыньку и, похоже, усадьба отвечала ему взаимностью. Она не пожелала пережить его и сгорела вскоре после смерти поэта. В огне погиб и его архив, находившийся здесь. Своеобразным воспоминанием о Пустыньке осталась овальная акварель: Алексей Толстой, одной рукой ухватившись за дерево, помогает своему двоюродному брату Алексею Жемчужникову, утопающему в глубоком снегу, одолеть крутизну при подъёме к дому. По-видимому, это было в первую зиму после возвращения поэта из Калуги.
«СРЕДЬ ШУМНОГО БАЛА…»
Порой жизнь человека резко изменяет своё течение — достаточно единой минуты. И чаще всего речь здесь может идти о любви с первого взгляда. Подобное произошло и с Алексеем Константиновичем Толстым. Своему «прекрасному мгновенью» он посвятил одно из самых знаменитых стихотворений в антологии русской лирики.
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдалённой свирели,
Как моря играющий вал.
Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моём сердце звучит.
В часы одинокие ночи
Люблю я, усталый, прилечь —
Я вижу печальные очи,
Я слышу весёлую речь.
И грустно я так засыпаю,
И в грёзах неведомых сплю…
Люблю ли тебя — я не знаю,
Но кажется мне, что люблю!
(«Средь шумного бала, случайно…». 1851)
Положенное на музыку Чайковским, это стихотворение уже как романс приобрело невиданную популярность. Современному читателю оно не кажется чересчур «литературным», вряд ли он соотносит толстовские строки со стихами Лермонтова:
Из-под таинственной холодной полумаски
Звучал мне голос твой отрадный, как мечта,
Светили мне твои пленительные глазки
И улыбалися лукавые уста.
………………………………………………….
И создал я тогда в моём воображенье
По лёгким признакам красавицу мою:
И с той поры бесплотное виденье
Ношу в душе моей, ласкаю и люблю.
Мало кто замечает, что и строка «В тревоге мирской суеты» повторяет пушкинское «В тревоге шумной суеты» (из послания Анне Керн). В XIX веке картина была несколько иная. Перекличка поэтов и даже в чём-то вторичность Алексея Толстого были очевидны. К примеру, Лев Толстой, которому стихотворение его дальнего родственника нравилось, всё же предпочитал ему лермонтовское. Однако со временем А. К. Толстой в поэтическом споре вышел победителем. Его стихотворение на слуху у каждого любителя русской поэзии; по популярности оно оставило далеко позади стихотворение его гениального собрата и предшественника.
Всё произошло на бале-маскараде в петербургском Большом театре январским вечером 1851 года. Молодой поэт по долгу службы сопровождал на празднестве наследника. Его внимание привлекла высокая, стройная и пышноволосая незнакомка, прекрасно владеющая искусством вести интригу. Она умело уклонилась от настойчивых просьб снять маску, но взяла визитную карточку Алексея Толстого, пообещав в ближайшее время дать о себе знать. Действительно, через несколько дней он получил приглашение посетить таинственную даму. Её звали Софья Андреевна Миллер.
По-видимому, на этом бале-маскараде присутствовал также и Иван Сергеевич Тургенев. Сын Льва Николаевича Толстого Сергей Львович вспоминает:
«…он (Тургенев. — В. Н.) рассказывал, как на маскараде вместе с поэтом А. К. Толстым он встретил грациозную и интересную маску, которая с ними умно разговаривала. Они настаивали на том, чтобы она тогда же сняла маску, но она открылась им лишь через несколько дней, пригласив их к себе.
