— Што ты, дятя Агафон? За што? Што я тепе плохого сте-лала? Мы на отном прииске всю жизнь прожили! Или ты меня не узнал?
— Ха! Жили… Точно так. Да вот времена меняются. Что же это ты, голуба моя, в своё время дядьке Агафону не угодила? Али пришлые лучше?
Уля не знает, что ответить. Подбирает в уме слова, а сама прислушивается, что происходит за спиной. Знает, что Агафон ещё не увидел Сергея. Он в густом тумане. А Кулак ехидно смеётся, продолжает издеваться:
— Ну что же ты, молчишь? Давай-ка, поезжай ко мне, пока никто не видит…
И не договорил. Оглушительный выстрел распорол каменный проход. Здесь, в узкой щели, он прозвучал с десятикратным увеличением, так что у Ули заложило уши. Она оглохла. В ушах звон. Мысли не работают. Однако краем глаза увидела, как перед Агафоном раскололся камень. Это от пули, которую выпустил Сергей из штуцера. И хоть он не попал в своего врага, но напугал. Кулак молниеносно скрылся за укрытием. Это дало Уле время на то, чтобы в несколько секунд развернуть оленя и растаять под защитой спасительного тумана.
За спиной грохотали запоздалые выстрелы. Визгливым рикошетом, натыкаясь на камни, носились слепые пули. Там, сзади, посылая проклятия, клацал скобой разбитого винчестера Агафон. Но Уля и Сергей уже были на безопасном расстоянии. Вновь — свободные и вольные как птицы. Целы и невредимы. Невидимы врагу в густом тумане. И вполне счастливые, что избежали смертельной опасности.
А в Кулака опять вселился дьявол! Настоящий бес! Он низвергал проклятия на головы преследователей. И в то же время ругал себя за свою медлительность и нерасторопность: «Надо было стрелять без промедления». В Улю, в сердце, наповал! Он уже понял, что их было двое: Уля и Сергей. Загбой не промахнулся бы. Костя тоже. А теперь эта чертовка, молодая, но очень опытная охотница будет осторожна. Ох, как осторожна! Устроить ей очередную ловушку практически невозможно. Всё равно, что ставить капканы без приманки. А вот она-то его будет следить. Да так, что никуда не денешься. Хоть в воду ныряй. А это значит, что он на волоске от гибели, пока здесь, в тайге, под постоянным взглядом зоркой рыси, прыткой кабарги, хитрой росомахи. И нет ему спасения.
Агафону стало плохо. Как-то вдруг быстро, по-заячьи забилось сердце. Голова закружилась, перехватило дыхание. В какой-то момент ему показалось, что на его шее затягивается маут. Схватился руками за горло — ничего нет. Всё нормально.
А из-за скалы слышится девичий смех. Резко повернулся — одна молочная муть тумана. Тишина, только ветер свистит в узком ущелье. На руках кровь. Чья? Вспомнил, что только что стрелял. На ружье тоже бордовые пятна. Ободрал ладони о камни, когда шарахнулся от пули Сергея. Зло заскрипел зубами, до хруста суставов заломил пальцы, застонал утробно, как загнанный зверь: «Ых! Мать твою!..» А мысли мелькают в голове: «Что делать? Бежать! Быстрее, без оглядки! Пока есть время, пока не рассеялся туман да сырь-мокредь смывает все следы».
Айкын встретила его с удивлением: что произошло? Агафон остановил караван, куда-то вернулся, стрелял, а теперь бежит, пригнувшись, как заяц через поляну, оглядывается. Вскочила на ноги, шагнула навстречу:
— Что?!
— Зверя стрелял, обранил, — на ходу зло соврал Агафон и, даже не посмотрев в её сторону, схватил повод коня. — Ехать надо. Скорее. Раненый медведь страшен. Задавит, не спросит…
Женщина в страхе. Оглядывается по сторонам, старается не отстать от Кулака. Боится каждого куста, молит богов, чтобы отвели беду. Едва успевает за Агафоном, просит, чтобы он не торопился. А тот как будто не слышит, гонит по зарубкам коня, стараясь быстрее убежать от погони.
А тропа тянется вдоль гольца, в глубоком тумане-облаках. Но вот дунул свежий восточник. Разорвалась чёрная муть небес, ласково глянуло солнышко. Разом, в одну минуту, прекратился дождь. Раздвинулась молочная пелена. Обозначились недалёкие отроги, проявились кедровые колки. Альпийские поляны развернулись во всей красе. Видимость увеличилась до нескольких сот метров. А впереди вообще просинело небо. Точная примета — к хорошей погоде.
Агафону подобное обстоятельство на руку. Чем больше обзор, тем безопаснее. Да и местность знакомая. Когда-то он был здесь с Загбоем, промышляли маралов. Вон уже видны далёкие пики белков. Один из них Хактэ. Под ним Новотроицкий прииск. Под ногами изрезанная долина Туманихи. Теперь-то он найдёт дорогу и ночью. Лишь бы Ульянка его не обошла стороной. Но нет. Ради достижения своей цели он не остановится на ночлег.
А завтра к вечеру будет у себя дома. Вот только девка помеха. Тормозит движение, ноет, стонет, идти не может. Посадить бы на коня, позади себя, да тропа пошла вниз. Самому надо слезать. А Айкын умоляет: «Тавай отдых!» Падает, спотыкается. Нет, с ней за сутки, завтра к вечеру до места не дойти. Что делать? Может?.. Жалко, но выхода нет. Иначе самому погибель. Ладно уж, пусть доживёт до вечера. Потешусь напослед… Когда ещё придётся такую молодушку обнять?..
А Айкын с каждым часом всё хуже: по щекам бегут слёзы, плачет, присаживается на землю.
— Итти тальше не могу… — стонет.
Но Агафон неумолим, злится, ругается. В очередной раз не выдержал, сорвался. Подскочил к ней, схватил за шиворот, встряхнул как щенка, поставил на ноги, заорал грозным голосом:
— Пошли, сука! А не то враз дух вышибу!
Испугалась Айкын, покорно побрела следом. С испугом смотрит на злодея. Что с ним произошло? Куда исчезла доброта и любовь? Зачем она пошла с ним одна? Как случилось, что в минуту слабости подарила ему себя? Агафон хищно улыбается в бороду: «Давно надо было так. Видно, бабы без кулака русских слов не понимают…»
Наконец-то спустились в глубокий лог. Справа и слева из-под гольцов мелкие, говорливые ручьи собираются в одно русло — Туманиха. Здесь в изначальных истоках река слаба и невелика. Можно легко перейти с берега на берег, вода до колен не достанет. Даже не верится, что там, внизу, в долине Трёхозерья, у приисков приходится искать брод.
У воды наконец-то остановились. Агафон подвязал коня, хмуро осмотрелся вокруг. Время близится к вечеру. Солнце садится за незнакомым белком. Усталость берёт своё. Хочется есть, отдохнуть, но останавливаться нельзя. Сзади на «пятки наступают» преследователи. Враз догонят. Значит, надо идти только вперёд. Идти да оглядываться. Нет, гольцами Ульян ка и Загбой не пойдут. Там скалистые отроги, чтобы их обойти, потребуется время. Они это понимают и пойдут только здесь, за ним по тропе, прислушиваясь и принюхиваясь к каждому шороху. Надо торопиться.
Он вскочил, подвёл Айкын к лошади, посадил на спину. Скупо улыбнулся:
— Поедешь верхом.
— Тавай ночевать… — слабо попросила женщина. — Я очень устала.
Он ничего не ответил, молча взял повод и повёл коня и оленя за собой. Айкын тихо заплакала.
Впереди за излучиной реки узкое место, щёки. Займище сужается до нескольких десятков метров. Высокий кедрач заменили чахлые, поражённые короедом пихты и ели. Высохшие стволы деревьев облепила червоточина. Некогда живая, свежая тайга покраснела. Опали зелёные иголки, омертвели, опустились вниз чёрные ветви. Так бывает, когда санитары тайги: желна, пёстрый дятел, поползень и другие мелкие пичуги, — недосмотрят за состоянием лесного царства. А хитрый шелкопряд уже тут как тут, молниеносно плодится, вгрызается под кору дерева, выпивая живительные соки. И вот уже не более чем через год гибнут огромные участки леса. Чтобы восполнить утрату, уйдут годы, десятилетия. А пока что мёртвая зона легкоранима, подвержена эрозии вод и ветров, но самое страшное — всепожирающему пожару.
