На Новотроицком прииске Лукерья второй сезон. Отработала прошлое лето прислугой, по расчёту получила неплохо. За пять месяцев — сорок рублей. Деньги небольшие, но Лукерья осталась довольна. И на том спасибо. И в этом году пришла в первой партии, и сразу же в дом к Пелагии. Та её приняла с распростёртыми руками, как родную. Но так уж видно заведено в жизни таёжного человека: наскучалось сердце по людям. Помолилась перед иконой, наговорилась вдоволь да приняла подругу к себе в помощницы без ведома Агафона. С условиями прошлогоднего договора.
И началась на прииске обыкновенная старательская жизнь, со всеми её однообразными буднями. Кто-то золото моет, кто-то следит, чтобы благородный металл не уплыл в чужой карман. Ну а казаки за порядком смотрят, чтобы, не дай бог, кто-то из старателей супротив какое слово грубое не сказал или недовольство выразил. Удел женщин — готовить еду, мыть, стирать, убирать да на стол подавать. И этим занимаются Пелагия да Лукерья.
И всё бы ничего, со своими делами женщина справлялась куда лучше, чем в прошлом году, да вот только заметила Пелагия в Лушке что-то новое, необычное, увидела некоторую замкнутость, испуг в глазах. Поняла, что та задаёт несколько странные вопросы. Первым делом женщина спросила, где сейчас Агафон. В принципе всё понятно, что в том такого, когда работник интересуется тем, где приказчик прииска. Да только спросила Лушка, а сама покраснела, глаза бегают, зрачки расширены, как будто не доверяет Пелагии. Ответ был простым, но полностью не удовлетворил любопытства Лукерьи. Дальше — больше. Куда пошёл да с кем, какой дорогой, когда вернётся и какой тропой. Насторожилась Пелагия, но вида не подала, просто решила присмотреться к подруге повнимательнее, проследить, что задумала. Как-то раз вечером заметила, что Лушка слишком часто бегает к Ченке, о чем-то перешёптывается. Да и сама Ченка стала чернее ночи, замкнулась, сгорбилась, как будто похоронила дорогого человека. Нет в ней прежней словоохотности, отвечает односложно — «да», «нет» и глаза прячет. Чувствует Пелагия, что что-то затевается, а что — понять не может. Решила проследить и дождалась-таки момента.
Это случилось на седьмой день после того, как на прииск со второй партией старателей пришла Луша. Заметила Пелагия, что её подруженька за день до этого поздним вечером куда-то исчезла. Может, куда к мужику какому убежала, эка невидаль! Радоваться бы за Лукерью, да женскую душу червинка точит, не может быть такого, чтобы она не сказала, с кем дело имеет. Так уж заведено у женщин, поделиться с своими чувствами, переживаниями и успехами на любовном фронте. Ан нет, тут не так всё получается. Молчит Лушка, и это ещё больше заводит Пелагию. На вторую ночь подготовилась и выследила, куда подруга побежала: в избу к Ченке! Вот те новость! Летом, когда тепло, обычно бабы в тайгу бегут, на условленное место, стараются схорониться где-то в чаще, у берега озера. А тут — на тебе, непонятные поступки.
Ещё больше Пелагию любопытство заело: к кому? Притаилась за конюшней, ждёт, когда совсем стемнеет, чтобы подойти к жилью Ченки да в окошечко посмотреть, что там происходит. А из окна свет льётся… Дождалась положенного времени, только хотела полюбопытствовать, а тут дверь сама скрипнула, открылась. На улицу выходят обе: Ченка и Лушка, по сторонам озираются. Сразу видно, посторонних глаз опасаются. Постояли немного, торопливо пошли к берегу озера. Пелагия за ними, сняла с ног обувку, босиком по земле тихо ступает.
Идут Ченка и Лукерья в темноте впереди, Пелагия следом. Спустились к берегу, к лодкам. «Эх, — думает Пелагия. — Сейчас сядут в лодку, уплывут! Ченка, чертовка, какая ей разница, когда плавать? Хоть днём, хоть ночью одинаково видит. Она с веслом что рыба в воде. А мне как? Не смогу за ними угнаться. Что делать?»
А женщины и правда сели в берестянку. Отважная рыбачка лихо оттолкнулась от берега веслом, лихо погнала лодку в озеро. Тяжело вздохнула Пелагия, эх, ушли, не догнать. Однако видит, тёмное пятно на воде несколько развернулось вправо и быстро пошло вдоль берега, к перешейку. Приободрилась Пелагия, поняла, куда плывут подруги — к запору, переходу во второе озеро. Заторопилась по тропинке вокруг озера, хорошо, что дорога знакома. Бежит, огибая лиман, изредка останавливается, прислушиваясь к негромким всплескам на воде. Плывут. Эх, только бы успеть…
Добежала, но слишком поздно. Берестянка вытащена на берег, а самих женщин нет. Заметалась из стороны в сторону: где они? Потом вдруг додумалась: наверное, ушли дальше, теперь уже по тропе вокруг второго озера, на Вороховскую заимку. Пошла следом. Иногда останавливается, прислушивается. Да, вот точно, где-то впереди едва слышны голоса женские. Точно, Ченка и Луша переговариваются. Думает: «Ну, теперь не уйдёте. Узнаю, куда по ночам бегаете, — усмехнулась сама себе и представила, — вот смеху-то будет, когда я вас „на месте“ поймаю…»
Пошла уже более спокойно, точно знает, куда идёт. И вдруг! Как сердце кольнуло: услышала за спиной какой-то непонятный шум. Идёт кто-то за ней! Человек или зверь? Никак медведь караулит! А может, бродяга какой? Внутри похолодело, сердце сжалось сбитой булочкой. И тот, и другой ничего хорошего не предвещают. Вот тебе и сходила, подкараулила. Назад возвращаться поздно. Теперь только вперёд, быстрее, к Ченке. Бог с ним, с «прихватом». Теперь лишь бы самой в живых остаться.
Прибавила ходу, торопится, почти бежит. Голова набок, правым ухом слушает, что творится сзади. А преследователь тоже напирает, бухают шаги, кусты хлещут по телу. Хотела закричать, но голоса нет, горло пересохло. Вместо крика вылетел тонкий, комариный писк. Припустила со всех ног, бежит, спотыкается, падает, запинаясь о кочки и колодины. Потеряла платок, волосы растрепались от быстрого бега, платье трещит, цепляясь о сучки. Со стороны посмотреть, не женщина бежит, а ведьма на метле летит! Но некогда Пелагии на себя со стороны смотреть, поскорее бы до заимки добежать, там спасение.
Ах, вот наконец-то дымом напахнуло! Люди! Впереди в темноте метнулись яркие блики костра. На поляне маячат какие-то тени. Заржали, шарахнулись по кустам лошади. Тёмные фигуры отскочили к зимовью, за ружьями.
Подбежала Пелагия к костру, упала пластом, в землю лицом тычется, губы трясутся, показывает назад, единым выдохом просипела:
— Помогите!..
На минуту возникла неопределённая пауза, никто ничего понять не может, что произошло. Потом наконец-то узнали Пелагию, а тут из темноты на свет костра выбежал преследователь, бородатый мужик. Запыхавшимся голосом выдохнул:
— Во баба бегает! Платок потеряла, лапти, а всё одно не догнать! Видно, хорошо спужалась. Я её ещё там, на том озере заприметил. Тут, гляжу, на лодке Ченка с Лукерьей плывут. А за ними по берегу кто-то идет, караулит. Притаился, пропустил мимо. В темноте узнал, старая знакомая, Пелагия. За бабами смотрит. Ну, тут сми-китрил и я, дай, думаю, за ней постерегу. А оно, вишь, как вышло. Как ус лышала меня, дала чёсу по тропинке, догнать не мог! — и протянул руку женщине. — Вставай, Плошка. Что, своих не узнала? Да Иван я, Ворохов. Эх, мать, испугалась, язык запал…
И всё поняли, что произошло. Вздрогнула ночная тайга от дружного хохота людей. Затрепыхалось пламя костра, испуганно закричали мелкие птахи, где-то на гольце фухнул медведь, в озеро ответно ударилось и утонуло эхо.
