Встал Егор, поднял стакан, все замолчали. Выдержал паузу, обвёл сидящих взглядом, глухо заговорил:
— Вот, дети мои. Посмотрите на этого человека, — показал на Загбоя. — Это ему мы благодарны за всё, что у нас есть. Это он в глухую годину спас меня от смерти, выкормил, вылечил, дал кров, постель, тепло. Это он показал нам когда-то, где лежат жёлтые камни. Теперь у нас есть всё: ямской двор, две конюшни, двадцать лошадей. Все, о чём я когда-то мечтал, сбылось. Теперь мне не стыдно посмотреть вам в глаза, и всё потому, что жизнь познакомила меня с Загбоем. Спасибо тебе, дорогой ты мой товарищ!
С этими словами он обнял следопыта и троекратно поцеловал его в щёки. У Загбоя выступили слёзы счастья — может быть, единственный раз в своей жизни он услышал такие слова из уст человека, который был с ним честен и справедлив, как никто другой.
И от этого на сердце вечного охотника стало душещипательно легко, свободно и приятно, как у молодой птицы, впервые поднявшейся под облака. И забыты все беды и обиды! Существующий мир обрёл разноцветные краски! А это значит, что не всё так уж и плохо. И что жизнь Загбоя прожита не зря.
ШАРОВАЯ МОЛНИЯ
К вечеру захмарило. С запада потянуло свежестью, тающим снегом, легким запахом проклюнувшихся трав, смольем оттаявших деревьев, сладковатым привкусом берёзового сока. От едва уловимого течения атмосферного воздуха благодатью вздохнула тайга. Переговариваясь между собой, зашумели рогатые макушки кедров. Стряхивая с себя зимнюю кладезь мёртвого сна, плавно закачались мягкие ветки пихт и елей. С лёгким скрипом, соприкасаясь друг с другом, зашептались голые берёзки. Из-за крутобокого гольца показалась первая мутная испарина: верный признак начинающейся непогоды. Глухим басом зарокотали гремучие ручьи белогорья. Таежая река тихо зашептала обманчивую, паводковую песню. За густой порослью прибрежных тальников тревожно застрекотал кулик. Разрезая острыми крыльями плотный воздух, над макушками прибрежных деревьев пронеслась пара длинноносых крохалей. В курье звякнул селезень. Призывая к себе юрких, игривых котят, тонко пискнула норка.
Загбой остановил караван, проворно спрыгнул на землю с учага, затопал на месте, разминая затёкшие ноги. Следуя его примеру, застопорили движение остальные члены экспедиции.
Неторопливо снимая со спины штуцер, к проводнику подошли Залихватов, Михаил, Костя, Сергей. Уля осталась рядом с Хор-мой, стала подтягивать на кожаном седле ослабшие подпруги. Агафон затесал на пихте очередную метку.
— Куда теперь? — поинтересовался Николай Иванович, оглядываясь по сторонам.
— Отнако нато в перевал хоти, — несколько помедлив, ответил следопыт и махнул рукой под голец. — Там ночевать путем.
— Что так? Нельзя остановиться у реки? Тут и вода рядом, и корм для оленей есть. Дров вон сколько, — Залихватов махнул головой на сушняк. — На любой проталине места свободного много, спи — не хочу.
— Эко! — Загбой удивлённо вскинул на него целый глаз. — Турной калава хуже гнилого пня. Покода портится, дожть, отнако, бутет. В реке вода потнимется, займище затопит, кто плавать путет?
Русские молча переглянулись — верно говорит эвенк. Вода и талый снег могут сотворить непоправимое, Туманиха выйдет из берегов, паводковая вода затопит низкое болото, олени разбегутся, потом собирай их в кучу!
А следопыт неторопливо продолжил:
— Хоти так, — показал рукой в недалёкую разложину. — А потом — вверх, под голец. Там карашо, солнце кушало снег, трава селёная, ягель пот ногами, олень кушай много, хоти карашо, чисто, быстро. Загбой всегда так хоти по белкам, путешь талеко.
— А если снег выпадет? — робко отметил Михаил.
— Эко, снег! Снег не вота, под рубаху не бежит. Рукой упрал, опять сухо.
Постояли немного, отдохнули, стали расходиться по своим местам. Загбой закинул ногу на передовика, Залихватов с подчинёнными — к своим оленям, Сергей поспешил к Уле. Там, за Хормой, стоит его орон с грузом.
Поравнявшись с девушкой, как можно дружелюбнее спросил:
— Что, Агафон опять дорогу метит?
Уля бросила косой взгляд в сторону Кулака, равнодушно бросила:
— Стучит топориком. Наверное, хочет тут назат хоти.
— Зачем? Загбой с нами, да и ты здесь, тайгу знаете. Не заблудимся, — не зная, что сказать, заметил Сергей.
— Может, хочет отин хоти.
Она, более не говоря ничего, даже не удостоив его взглядом, ловко запрыгнула на важенку. Сергей тяжело вздохнул, потупил глаза, пошёл к своим оленям: «Эх, опять всё так же… Что делать? Может, на колени перед ней встать?..»
Щемит сердце, болит душа, сгорает от любви к девушке, а поделать ничего не может. Уля непреклонна, как горделивая маралушка в июньскую пору. Холодна, как полынья в декабре. Разговаривает только по необходимости, да и то тогда, когда спрашивает он. Ответит — будто камень в реку бросит: разлетятся брызги, сомкнётся вода, разойдутся круги, и опять течение. А глаза такие, как вековой ледник под гольцом, не растопить и не разбить. Однако где-то в глубине затаилась печаль: «Эх, Серёжа, что же ты наделал? Я была почти твоя…» И не рад он такой жизни. Понимает, что виноват, да сделать ничего не может. Сколько раз пытался поговорить, объясниться, просил прощения, да всё без толку. Характер у Ули твёрдый, как гранит. И зачем он только заговорил с Пелагией? Знал бы, бежал без оглядки.
Всё было хорошо до Крещения. Уля была добра, благосклонна и откровенна. Говорили обо всём. Он первый из мужчин, кто прикоснулся к её губам губами. Кто прижимал крепкими руками её трепещущее тело. Кто прикасался к девичьей груди горячими ладонями. Может быть, через какое-то время, слились бы два тела в единое целое, ведь любовь не знает ни границ, ни запретов. Чувствам не прикажешь. Да вышло всё по-иному. В одну из морозных, лунных ночей вошла в его комнату Пелагия, горячая, страстная, обнажённая. Не смог Сергей противостоять женской ласке, утонул в объятиях соблазна. С той поры закружило, понесло. В любой свободный час, когда никого не было в доме, Пелагия бросалась ему на шею. А он не мог отказать.
Иван постоянно пропадал с лошадьми. Агафон хитро усмехался в бороду: такого не проведёшь, за версту слышит, как мышь шуршит. А Ульянка, она была просто счастлива от своей первой любви и не замечала перемен. Любовники встречались тайно, когда девушка была в тайге. Но постоянство порождает беспечность, всё равно увидела, случайно, в самый неподходящий момент, когда Пелагия царапала ногтями кожу на его спине. С того дня Улю как будто подменили. И начались для Сергея чёрные дни. Он ясно понял, что любит Улю, любит её всем своим существом. Любит так, как не любил никого и никогда в своей жизни. А за что?
Много раз спрашивал себя и не мог найти хоть какого-то объясняющего ответа. Сердцу не прикажешь, вот и всё. Быть рядом с любимой и не иметь хоть каких-то шансов на прощение, надежды на будущее — нет ничего хуже для влюблённого человека. В последнее время он желал только одного — поскорее распрощаться с прииском, чтобы не видеть её. Считал дни, когда наступит час выхода в тайгу, чтобы больше никогда не вернуться сюда, к ней, не видеть её гневных, сверкающих глаз. Он был противником того, чтобы Уля пошла вместе с ними в экспедицию, хотя и втайне желал её присутствия. Но она пошла. Ни с кем не разговаривая, никого не убеждая. Просто собралась в дорогу, завьючила потки, села на Хорму и поехала, как будто так было надо. Зачем? Чтобы до конца разбить его сердце? Поиграть на его чувствах? Сергей знал, что она этого не умеет, почему надеялся, что Уля всё ещё его любит.
