Вот остались какие-то метры до тройки. Плохо контролируя свои действия от предстоящей встречи с другом, Загбой бросился под ноги каурому. Игривый пристяжной не успел остановиться перед человеком, сбил грудью охотника. От резкого удара следопыта откинуло назад. Не удержавшись на ногах, упал охотник на спину, покатился по дороге, перекатываясь со спины на живот. На миг выбило из сознания. Как в глубоком сне приподнял голову, огляделся: «Где я?» А сани уже рядом с ним. В глаза ему смотрит Дмитрий, холодно, строго, с некоторым удивлением, как на упавшую колоду. Кучер, стоя на облучке, что-то грозно кричит, замахиваясь кнутом. Человек в шинели показывает на него пальцем, угрожающе рокочет басом:
— Смотри, куда прёшь! Ух, чалдон, нажрался…
Не обращая внимания на его слова, Загбой тянет руку Дмитрию, пытается подняться, с улыбкой шепчет добрые слова:
— Трастуй, Тима! Гости, отнако, я пришёл!
Но холодны и непроницательны глаза зятя. Смотрит на него, как на чужого. Может быть, не узнает? И вдруг отворачивает взгляд, резко толкает кучера в спину:
— Пошёл!
Загбой пытается ещё что-то сказать, почти кричит родному человеку призывные слова. Но лихая тройка рвётся вперёд. Резные сани со скрипом трогаются с места. Вскочил эвенк на ноги, побежал рядом, схватил Дмитрия за рукав собольей шубы. Но тот непреклонен, тряхнул рукой, как будто сбросил с себя груз прошлого, отвернулся в сторону. Крикливый кучер, спешно повернувшись, резко замахнулся. Послушный кнут, разрезая воздух, тонко пропел пикирующим соколом. Жгучий удар разорвал лицо.
Упал Загбой навзничь, как простреленный молнией кедр, прикрыл ладонями раненое место. Каким-то далёким подсознанием воспринимает невыносимую боль, чувствует мокроту на ладонях, видит, как на него навалилась чернота. Это всё не так страшно. Он привык к боли. За всю жизнь он потерял немало крови. И не пугает чернота ночи. Парализует другое. Загбой видит перед собой глаза Дмитрия: холодные, отчуждённые, отталкивающие. Глаза друга, зятя, близкого человека. Того, кого он когда-то спасал от смерти, вывозил его груз в неизвестную даль, кормил из ложки, обожжённого перевозил на оленях, согревал теплом своего тела. В один миг промелькнуло всё: неприступные гольцы, пустотелый ледник, чёрные воды неизвестной реки, страшный пожар и долгая-долгая дорога через тайгу.
Нет, не может быть, чтобы Дмитрий не узнал его. Он был рядом, на расстоянии вытянутой руки. Но почему вместо крепкого, дружеского объятия оттолкнул его, как истлевший пень, как прогоревший пепел ночного костра. А может быть, всё-таки произошла какая-то ошибка. Встрепенулся следопыт душой, за-хлёбываясь собственной кровью, закричал раненым кречетом:
— Тима! Тима, я это, Закбой!..
Но нет ответа. Лишь удаляющийся скрип полозьев, да громкое понукание лошадей. Надломленной дранощепиной во всю улицу бухнули тяжёлые ворота. Закрылись, спрятали Дмитрия в глухой ограде, оградив его от Загбоя. Как будто разорвали между прошлым и настоящим. И, кажется, что ничего и не было. Что всё происходящее с ним — непонятный, сумбурный сон, в котором он, Загбой, человек тайги, бывалый следопыт в этом большом городе выглядит посмешищем, богыдей (человек без рода и племени, безотцовщина), побитой собакой или загнанным по утреннему насту маралом.
— Где я? Что со мной? — спрашивает Загбой у окружающих.
Вокруг непонятная суета, в сознании мелькают картины прошлого. Вот он на вершине гольца. Под ногами неоглядный простор тайги, голубые дали. А то вдруг он падает вниз, в глубокое ущелье на острые камни. Тело пронизывают острые иглы боли, особенно лицо. Прикоснулся ладонями к лицу — вода, родниковая, чистая, свежая. Открыл рот, хотел напиться, а на языке соль. Откуда? На миг прояснилось сознание. Приоткрыл пальцы, а вокруг деревья склонились, кедры вековые. Грозно шумят ветвями на ветру, зло шепчут проклятие. Да и ноги его в волчьем капкане, который тянет в глубину омута. Ужаснулся Загбой: плавать-то не умеет. Замахал руками, пытается схватиться за свисающий к воде тальник. Но рук нет, как и нет надежды на спасение.
А в реальном мире — переполох, а для кого-то и развлечение. Не часто увидишь на улице, как человек попадает под лошадь. Вокруг него уже собралось около двадцати человек. Каждый хочет понять случившееся. И мало кто пытается помочь чалдону, жив, да и ладно. А в остальном пусть разбирается полиция. Громче всех орёт рыжеусый мужик в телогрейке:
— Сам видел, как пьяный хакас перебежал через дорогу и бросился под тройку Дмитрия Ивановича! Вон оттуда бежал, — показал, где стоял Загбой, — точно говорю, из кабака. Нажрался, залил горло, закатил шары под лоб! Сам во всём виноват, что толку снегом рожу натирать?
— Да нет, не так было, перебивает визгливая тётка в бархатной зеленой юбке. — Он из саней вывалился — и прямо под ноги коням. Точно говорю, меня не переспорите…
Шум, гвалт, крики, как на базаре. Народу всё больше и больше. Вот и повозки остановились, нарушилось движение — ни пройти, ни проехать.
Залихватов суетится, волнуется над своим другом, пытается поднять на ноги:
— Загбой, дорогой, что с тобой?..
Тот молча улыбается, размазывает по лицу кровь, слабо качает головой из стороны в сторону. Из груди рвутся хриплые стоны, напоминающие не то глубокий смех, не то горькие слёзы. Николай Иванович осторожно убрал его левую руку, шумно выдохнул. Через всю щеку, от косицы до подбородка через глаз протянулся тонкий, рваный рубец. Глаз заплыл, опух. Из-под ресниц слабо пульсирует багряная струйка крови. Нижняя губа отвисла, обнажив зубы.
— Гляди-ка, глаз вытек… — крестясь и отступая в толпу, залопотала баба в зеленой юбке.
— Точно, и губа оторвана, добавил рыжеусый мужик.
— А сам-то, сам-то хохочет, — заметил ещё кто-то.
— Пьяный, что ему? Боли не чувствует.
— Рехнулся… — вылетел голос из толпы, и окружающие заволновались. — Ой, люди, гляди-ка, что делается. Человек под тройку попал, разбился, с ума сошёл.
— А что? Сам виноват, надо меньше пить.
— Да не пьян он, — отрубил Залихватов. — Во рту маковой росинки нет. Я с ним, за него отвечаю. — И уже требовательно: — Да помогите же кто-нибудь! Да остановите извозчика!
Ему подали тряпку. Он разорвал его на длинные ленты, перевязал Загбою рану. Тот же рыжеусый мужик помог поднять охотника на ноги. Толпа расступилась, к ним подъехали свободные сани. Сообща посадили обмякшего эвенка в дрожку. Сочувствующие передали вещи Загбоя, котомку, шапку и даже потерянную трубку. Несколько женщин перекрестили сани, мужики поторопили кучера:
— Шевели вожжами!
— Куда едем? — живо спросил тот.
— Куда? В больницу, — бросил Залихватов. — Да побыстрее.
Дрогнули дрожки, заскрипели полозья, шумно всхрапнул сытый жеребец.
Возчик оказался проворным, разговорчивым и общительным парнем. Громко, предупреждающе гаркая на прохожих, он тут же поворачивался назад и удовлетворял своё любопытство.
