И стал Васька-Удавка жить припеваючи, как бурундук при орехе. Но только боялся, что кара настигнет его за грехи прошлые. Живёт, а сам каждого куста боится…
Агафон нервно налил ещё коньяку, махом выпил, закусил. Тоскливо посмотрел на закат, нахмурил брови: что-то Пелагия долго копошится, никак хочет заставить его ждать. Надо бы пойти поторопить, гавкнуть разок, а то запрячется где-нибудь у Ченки, вытаскивай её потом оттуда!
На широком дворе возникло движение. Закрутили хвостами собаки, из дверей избы эвенкийки вышла Уля. Посмотрела на особняк, поправила косы, заторопилась к гостевой избе.
«Ах ты, красота ненаглядная! — хмельно подумал Агафон. — Выросла. Однако пора тебе настала. Как бы кто другой не перехватил…
А что это так намалевалась? Рожу накрасила, бирюльки на себя понавешала. Никак перед кем рисуется? Не к добру это, надо посмотреть, а то, может, этот хакасёнок Харзыгак вперёд залезет…»
Он встал, подошёл к стене, где за потайной доской лежала заветная шкатулка. Открыл ларчик, достал тяжёлую жестяную коробку, хлопнул крышкой. Какое-то время жадно смотрел на украшения, гладил ладонью кольца, серёжки, подвески, цепочки. Выбрал небольшие серьги с рубиновым камушком посередине. Хороши! Не много ли будет? Да нет, в самый раз, клюнет, да и девственность того стоит…
Спрятал серьги в карман, остальные драгоценности убрал на место. Спустился вниз по ступеням. Навстречу в двери вошла Пелагия с ведром, полным молока. Агафон ухмыльнулся: знать, к удаче…
— Что так долго? — косо бросил женщине.
— Так пока управишься, всех накормить надо. Иван-то — вдрызг, — подавленно ответила Пелагия, проскальзывая мимо него.
— Ну, ты тут это, того, печь топи да на стол накрывай. А я пойду, посмотрю, что они там… — выдавил он и, не договорив, хлопнул дверью.
Торопливо зашагал к гостевой — подмораживает. Не доходя до избы, услышал брань, какие-то разговоры да непонятный шум. Открыл дверь — заулыбался. Ульянка здесь, тормошит пьяную Ченку, хочет увести её домой. Та весело хохочет, заваливаясь из стороны в сторону, пытается обнять и расцеловать дочь. Посреди комнаты дерут друг друга за волосы Калтан и Харзыгак. В углу за печкой в новом, уже до неузнаваемости грязном платье сидит Наталья. Она плачет, под левым глазом огромный синяк. Пытается подняться, но не может, до такой степени пьяная. За столом спит Иван. «Вот и ладно, хорошо, — с удовольствием подумал Агафон. — Как всё и надо…» И уже Уле ласково:
— Домой поведёшь? Подожди, я тебе помогу.
Сам к столу, собрал все ножи, ружьё, открыл двери, выбросил в снег: не убили бы друг друга по пьянке. Взял початую бутыль с водкой, сунул в карман тулупа. Подхватил Ченку на руки, скомандовал Уте:
— Открывай двери!
Девушка, как подмороженная осина, удивлённо приподняла руки, широко открыла глаза. Шутка ли, Агафон впервые в своей жизни взял мать на руки, хочет нести домой. С чего бы это? Однако собралась сознанием, торопливо бросилась вперёд, широко открыла дверь, пропустила его на улицу, проворно засуетилась:
— Вот, тятя Агафон. Кладите её на нарты, здесь я сама увезу.
— Да будя, — туманно ответил тот. — Что, я и сам донесу, лёгкая…
Уверенно, твёрдо направился с Ченкой на руках к дому. Пьяная женщина хохочет, брыкается, машет руками, как ветками на ветру, хочет идти сама. Уля быстро идёт сбоку, уговаривает мать, чтобы та успокоилась. Перед избой специально, громко заговорила:
— Пасипо, тятя Агафон! А то я бы с ней мучалась. А так вот, пыстро… Отпускайте её на землю, тут я сама…
— Да что там, — глухо бухнул тот в ответ. — До места доставлю. Отворяй творило!
Уля нервно затопала ногами, какое-то время перебирала руками по двери, изображая, что не может открыть избу. Наконец-то распахнула скрипучую дверь. Агафон медведем ввалился в помещение, бросил Ченку на шкуры, шумно выдохнул:
— Ну вот, однакось, пришли!
Уля бросилась укладывать мать спать, а сама косо смотрит, когда хозяин заимки уйдёт прочь. Но Агафон и не думает. Бухнул на стол четверть с водкой, вальяжно снял с себя собачью шубу, повесил её на стену, а сам важно сел на чурку около стола:
— Давай, Ульянка, кружки. Пить будем!
Подобные слова — что приказ. Проворная Ченка вмиг отрезвела, оттолкнулась от дочери, вскочила на пьяных ногах, едва не падая, подскочила к столу:
— Ай, Гафонка! Молотес, отнако! Карашо говорил, Ченка тоже вотка хочет.
— Ну, раз хочешь, значит, нальём, — Агафон забулькал по берестяной посуде прозрачной жидкостью. Себе налил половину, Уле так же, а третью, Ченке, до краев. Девушка замотата головой:
— Нет, я не буду…
— Пей, пока я прошу, — тепло, наигранно ласково протянул Агафон. — Что, ты не хочешь со мной выпить? Немного можно…
— Пей, доська. Гафонка кавари — пить нато, a-то опижайся путет, — едва ворочая языком, подначила мать и сама схватила свою кружку.
Уля нерешительно подошла к столу, протянула руку к водке, поднесла посуду ко рту, слегка примочила губы. Агафон обиженно закачал головой:
— Э-э-э нет, мы так не договаривались. Надо до дна, а то удачи не будет.
— Так-то так, — залопотала Ченка. — Нато пить всё, a-то плохо путет, — и потащила кружку к губам. — Мотри, как нато…
Подражая русским, запрокидывая голову, женщина стала медленно пить, однако до конца не осилила, поставила кружку на стол, с шумом задышала, потянулась рукой за солёным хариусом:
— Эко! Крепко, отнако, как смола…
Уля долго отнекивалась, отставляла посуду, но под натиском Агафона и Ченки сдалась, сделала несколько быстрых глотков, едва не захлебнувшись, замахала руками, запила водой. Довольный хозяин заимки тоже пригубил несколько глотков, стал расспрашивать девушку об охоте. Ченка какое-то время поддерживала разговор, даже пыталась вставить несколько слов. Но потом как-то вдруг разом замолчала, осоловело закрыла глаза и повалилась на пол. Уля едва успела подхватить её на руки и с помощью Агафона перенести на лежанку в углу избы.
Когда остались вдвоём, Агафон настоял выпить ещё. Девушка долго упрямилась, но тот, прищурив свои проницательные глаза, заставил ее повторить «угощение». Уля заметно захмелела, раскраснелась, покачиваясь из стороны в сторону, держалась за край стола. А хозяин достал из кармана золотые серёжки, важно обошёл стол, приложил украшения к девичьим ушам. Уля посмотрелась в маленькое настольное зеркальце, ахнула. А Агафон уже ласково гладил её по голове, осторожно притянул к себе, посадил на колено.
Всё ещё не понимая происходящего, девушка радостно рассматривала подарок. Опьянение сильно вскружило голову, расслабило, притупило сознание. Вдруг вздрогнула, когда ощутила на груди цепкие мужские пальцы. Закрутилась, пытаясь освободиться. Но Агафон вцепился, что клещ, торопливо целует нежные, бархатные щёки. Приподнял её, резко перекинул на шкуры и уже навалился сверху на вырывающуюся Улю.
