— А Петерпурк, это талеко?
Не ожидая подобного вопроса, Сергей вздрогнул, посмотрел ей в глаза и грустно выдохнул:
— Очень далеко…
— Талеко, это как? — не унималась она. — На олене можно тоехать за месяц?
Он засмеялся, она сконфуженно засопела носом.
— Не знаю, — наконец-то проговорил Сергей. — За месяц-то, наверное, не доедешь. Сейчас люди ездят на поезде. Понимаешь? Через всю тайгу провели железную дорогу, рельсы такие, сплошные, непрерывные, на много-много километров. А по этим рельсам едет машина на колёсах, паровоз называется, и тянет за собой вагоны, домики такие, тоже на колёсах. А в них люди сидят, едут, куда им надо. Мно-о-ого людей, десятки, сотни! И груз разный.
— А сколько лошатей тянут этот паровое?
— А нисколько. Он сам едет.
— Как это сам?
— А вот так, на пару.
— Как это на пару? недоверчиво воскликнула Уля и посмотрела на печь, где варилось мясо. — Врёшь, отнако! Как можно на пару ехай? Так мошно только вари. Получайся, что ты в тайга из своего Петерпурка на пару ехай?!
— Выходит, что так…
Не дослушав его, Уля звонко рассмеялась. Сергей не удерживал её от смеха. Он прекрасно понимал, что это милое дитя тайги, ни разу не видевшее железных машин, не только не может представить себе какое-то движение без живой силы, но и вообще не верит в её существование. В настоящий момент что-то объяснить Уле было невозможно. Ей можно только показать. И тогда она поймёт, что в этой жизни кроме мира тайги с озёрами, горами, болотами, наконец, этой глухой заимки — прииска есть ещё другой, разнопёстрый мир. И пусть он пропитан порочностью, корыстью, алчностью, но он существует и, как бы этого ни хотелось, постепенно протягивает свои коварные путы в такие вот девственные уголки земли, охватывает сетями мизгиря непорочные души людей и топит их в хмельном дурмане.
А Улю не остановить. Она хохочет, смеётся от души, возможно, вот так впервые в своей жизни. Её детские, наивные восторги передались Сергею. Он стал тоже смеяться вместе с ней. И непонятно, почему возникла эта неукротимая волна расслабления. Может, наступила минута слияния двух душ или сердца нашли один-единственный, нужный, необходимый импульс. А может, просто взволнованные души пробуют прочность связующей нити на зарождающиеся чувства.
— А хочешь, мы с тобой поедем на этом самом паровозе? — вдруг спросил он.
Она мгновенно умолкла, посмотрела испуганным взглядом. Предложение Сергея произвело шокирующее действие. Казалось, что на какой-то момент девушка лишилась дара речи. Но замешательство длилось совсем недолго. Собравшись с силами, Уля взяла в руки шитьё, опустила голову и серьезно ответила:
— Мне незя, отец путет рукаться.
— Ой ли, отец. Когда ты его видела в последний раз? За что он будет ругаться?
— За то, что пез него поету корот.
— А мы вместе с тобой спросим и поедем с ним.
— Нет. Незя тебе у него проси. Потому что тебе незя на заимке живи. Вот поправишься и поедешь… Отин.
— Почему же у вас с гостями так строго поступают?
— Не знаю… Так кавари отец Дмитрий. Так кавари Агафон.
— Так что же это получается, что ты должна просидеть в тайге безвылазно всю свою жизнь? — он даже приподнялся на локтях от возмущения.
— Почему всю? Нет, в этом году обещал, что поетем…
— Через кого обещал? Ты что, его сама видела?
— Нет. Агафон в горот ходи, он кавари…
— Говорил!.. — негодованию Сергея не было предела. — И в прошлом году говорил, да?
— Та… — тихо подтвердила она, едва сдерживая накатившиеся слёзы.
— Неужели ты не понимаешь, что это просто всё обман? Как ты не видишь, что все вы здесь живёте в полной зависимости, на положении рабов?
— Пашто так каваришь? — возмутилась Уля, вскочила с чурки, замахала руками. — Это неправта! Отец кароший люча! Какие могут быть рапы? Он об нас запотится, всегта помнит, таёт разные потарки, протукты, отежту, ружья, капканы, ножи…
— Ну да, — перебил он девушку, — конечно! А вы ему пушнину добываете, рыбу, мясо. Мать твоя шкуры выделывает, Загбой маралов долбит, панты варит. А ты… Ты ему дочь, и даже не можешь в городе побывать. А впрочем… — тут же смягчился Сергей. — О чём это я говорю? Ты все равно сейчас не поймёшь…
Оба разом умолкли. Он уставился куда-то в потолок, она обиженно надула губки и уткнулась в шкуры.
«Ну вот, три часа знакомы, и уже поссорились», — с тоской подумал он, но решил переждать, чтобы Уля оттаяла.
Прошло немало времени, прежде чем она успокоилась, а руки стали вышивать точный шов. Это послужило толчком для возвращения разговора. Глубоко вздохнув, он улыбнулся, и как можно спокойнее заговорил:
— А ты, ты сама хочешь побывать в городе?
— Та, — выдержав паузу, тихо ответила Уля.
— Ну, тогда считай, что твое желание уже наполовину выполнено.
— Как? Посему? резко повернувшись в его сторону, засверкала глазами девушка.
— Да потому, что это обещаю тебе я, а не твой отец, — улыбнулся он.
Уля воодушевлённо вздохнула, ответила улыбкой. Стягивая прочный шов, проворные руки замелькали быстрее.
СЛЕДЫ ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ
Загбой снял с тагана кипящий чайник, поставил его на дрова, с кряхтеньем присел на меховой спальник. Недолго порывшись в потке, вытащил осиновую кубышку с заваркой, отсыпал чёрных гранул на ладонь, довольно хмыкнул, бросил заварку в кипяток. Затем, сняв шапку, накрыл чайник сверху — чтобы лучше заварился душистый чай — и, отвалившись к стволу промёрзшей ели, стал слушать тайгу.
Всегда, когда разводил гилиун (костёр вне жилья, под открытым небом), то утром вставал рано, с первой палевой синевой, когда заполошные дыргивки (дрозды) в первую очередь предвещали утро. А сейчас на смену им уже подали голоса синички. Вон и Чабой высунул свой нос из-под хвоста, смотрит на хозяина, ждёт, когда тот пойдёт собирать оленей. У пихт ветки посинели, светает, а русские всё спят и спят, как барсуки. Пригрелись в своих спальниках рядом с жаркой нодьей. Не пора ли будить? Зимний день и так короток, едва успеваешь проходить по одному перевалу.
Он приподнял голову, затаил дыхание, прислушался. Молчат горы, ничего не говорят, значит, перемены погоды не будет. После этого охотник посмотрел на костёр, задержал взгляд на ровных языках пламени. Сухие кедровые дрова горят чисто, жарко, не колеблясь. Жди мороза. Где-то в распадке, вырвавшись из-под снега, резко порхнул, затрещал крыльями рябчик. Хорошо слышно, воздух чуткий, морозный. Слышно, как сел на дерево, немного осмотрелся, звонко, быстро засвистел.
«К хорошему дню, — про себя отметил охотник. — Опять ночь ночевать под елью, крутиться пойманным волком от холода. Может, вечером пораньше остановиться, поставить чум? Или оставить потки здесь, а самому налегке сходить к Кучуму? Здесь недалеко, может, днём какие-то следы попадутся…»
