Могильная тишина. Горбатые спины высоких гор. Чёрные свечи деревьев. Серый снег. Едва чувствительное течение холодного воздуха. Остановись человек ненадолго — и вечный покой невидимой рукой обнимет твоё тело.
Но чу!.. Вот где-то далеко, в глубине тайги, послышались неясные звуки. Весь мир тайги, не желая покидать насиженные места, насторожился, замер. Всё ближе и ближе равномерное шуршание. Всё громче отзвуки лёгкого эха. Всё настойчивее резкие, порывистые вздохи. Вот на ближайшей полянке едва различимо замаячили тени.
Шух-шух — равномерно поют лыжи. Скрип-скрип, легко переступают ноги. Фух-фух — спокойно тянется уравновешенное дыхание. Впереди — вертикальный силуэт идущего лыжника. За ним — олень, на спине которого находится что-то неопределённое, поникшее. На некотором расстоянии, сзади, понуро бредёт уставшая собака.
Уля не спешит. Она специально тянет время, стараясь прийти на прииск как можно позднее, затемно. Причина тому: непредвиденные обстоятельства. На своей спине Хорма везёт обессилевшего, обмороженного, невероятно исхудевшего человека. Ему требуется помощь, а совсем недавно грозила неминуемая смерть.
Уля боится, чтобы её никто не увидел, не узнал, что она везёт чужака. Приказ хозяина — «Не пускать чужих людей на прииск, пусть это будет даже сам царь или Бог» — грозит суровым наказанием. Приказчик Агафон строго следит за этим, сурово наказывает провинившихся и не пускает в свою вотчину никого, кто хоть тенью намёка может позариться на собственность золотопромышленника Набокова. Всё, что связано с золотом, должно храниться в тайне. И поэтому Агафон непреклонен.
Но как Уле бросить в тайге обречённого, попавшего в беду человека? Как оставить умирающего в холодных снегах на произвол судьбы? Как пройти мимо, не протянув страждущему руку помощи?
Вот леденящий тянигус принёс с собой первые запахи дыма и скотного двора. К ним добавился легкий запах свежеиспечённого хлеба, жареного мяса, рыбы и парного коровьего молока.
Почуяв жильё, Хорма возбуждённо рюхнула, пошла быстрее. За важенкой, несмотря на усталость, засеменила Кухта. Недолго покрутившись у оленьих копыт, собака прыгнула в сторону, в снег, в несколько прыжков обогнала идущих, выскочила вперёд, на подмёрзшую лыжню и растаяла в темноте. Несмотря на оживление своих четвероногих друзей, Уля, наоборот, замедлила шаг, пошла неторопливо, осторожно, внимательно вслушиваясь в звуки, что приносил с прииска встречный ветерок.
Вскоре в посёлке, услышав идущих, залаяли собаки. Но тревожные голоса вскоре сменились на вежливые приветствия: надёжные сторожа узнали Кухту. Навстречу девушке из темноты выскочил рослый Аян, радостно закрутился под ногами, восторженно взвизгнул. Получив в свой адрес несколько ласковых слов, не замедлил проверить, кто идёт вслед за хозяйкой. Знакомая важенка не вызвала у него негативной реакции. Аян знал Хорму со дня своего рождения. Но вот запах незнакомого человека на спине оленухи вызвал у кобеля раздражение. Он вздыбил загривок, ощерился, хотел уже схватить чужака за ногу, но строгий запрет хозяйки быстро укротил его желания. Аян нехотя ретировался, послушно отошёл в сторону, но, всё же недовольно втягивая в себя новые запахи, побежал сзади Хормы.
Ещё более осторожно, чем при подходе к поселению, Уля вышла на обширное подворье. С опаской поглядывая на двухэтажный особняк, девушка свернула к крайней, приземистой избе. Её появление не осталось незамеченным. В окнах первого этажа плавно поплыл жёлтый свет от керосиновой лампы. Хлопнула входная дверь, из избы на крыльцо кто-то вышел. Ещё через какое-то время, переждав встревоженную возню собак, раздался грубый мужской голос:
— Ульянка, ты?
— Я, дядя Агафон, — приостановив движение, напряжённо ответила Уля.
— Что так поздно? Случилось что? — более спокойно повторил он.
— Да нет, всё карашо. Юкса в дороге рвалась, пришлось шить, почему и пришла потемну, — холодея сердцем, нашлась девушка.
По всей вероятности, ответ вполне удовлетворил приказчика. Свет керосиновой лампы не пробил темноту и расстояние. Агафон не увидел на спине Хормы человека. Ничего не говоря, отвернулся. Плывущую лампу заслонила широкая спина. Резко хлопнула входная дверь. Приказчик вошёл в дом.
Уля облегчённо вздохнула, потянула важенку за повод, торопливо пошла к жёлтому окну. Поравнявшись с покосившейся дверью, девушка ловко вывернула ноги из юкс, откинула ногами лыжи, тенью росомахи скользнула к невидимой на фоне общего строения двери. Негромко скрипнула узкая дверь. Уля вошла в убогое помещение.
— Драствуй, они!
[2] — поприветствовала она Ченку слегка взволнованно.
Та подняла голову, тут же уловила необычное поведение дочери. Недолго задержав взгляд своих чёрных, пронзительных глаз на лице девушки, отложила в сторону челнок и планку для вязания сетей, вытащила изо рта дымящуюся трубку, заулыбалась, заговорила на своём родном языке:
— Драствуй, доська! Почему так толго ноки таскаешь?
Уля ответила сразу, без утайки, как будто ножом срубила молодой росток талины:
— Они, я нашла в тайге лючи!
— Лючи? — удивлённо вскинула брови Ченка и проворно вскочила на ноги с медвежьей шкуры. — Де он?
Призывая за собой мать, дочь коротко взмахнула рукой, выскочила на улицу. Увидев на важенке сгорбившегося мужчину, Ченка с опаской остановилась рядом. Но Уля призвала к действиям. Мать подскочила и помогла снять со спины оленухи незнакомца. Человек попытался удержаться на ногах, но зашатался, колени подогнулись. Ченке и Уле стоило огромных усилий, чтобы удержать его.
— Пашто такой слапый? Отнако помирать содрался? залопотала Ченка.
В ответ мужчина что-то замычал, закрутил головой. Уля негромко проговорила:
— Тихо, они. Агафон услышит…
Ченка понимающе встрепенулась, бросила острый взгляд на жёлтые окна хозяйского дома, поднырнула под грудь незнакомца, потащила его на себе в избу. Стараясь помочь, Уля поддерживала сзади. Когда им наконец-то удалось втиснуть через узкий, низкий проход почти неподжвижное тело, хозяйка дома осмотрела бородатое, осунувшееся лицо при свете лампады.
— У-у-у, люча, отнако! Пашто такой хутой, как амикан зимой? — воскликнула она, сдернула с головы шапку, потянула за рукав куртки. — А руки-то! Красные, как прусника. Морозил сапсем. Ты што, руками в снегу мышей ловил? — И уже к дочери: Где пыл? Как вытра, в реке плавал?
Нет, они. Я его на Ахтыне нашла. Стрелял, на помощь звал. Я шла на выстрел, нашла след, стала тогонять. А он, — кротко показала глазами, в Харчика стрелял. Упил… — объясняла со слезами девушка, стягивая с русского куртку.
— Зачем в тугутку стрелял? — нахмурив брови, грозно спросила Ченка.
— Есть… — наконец-то вымолвил первое слово русский и через некоторое время добавил. — Хотел…
— Они, он руку кушай, тихо проговорила Уля.
