Увы! «Единственное, — пишет Крючков об Андропове, — в чем он, и, пожалуй, не без некоторых оснований, считал себя профаном, так это область экономики, чего он, кстати, и не скрывал».
По словам Михаила Горбачева, Андропов лучше других знал обстановку в стране и чем она грозит обществу. Но полагал, как и многие: стоит взяться за кадры, наведение дисциплины — и все придет в норму. Он остро реагировал на явления идеологического характера, но равнодушен был к обсуждению причин того, что тормозит прогресс в экономике, почему глохнут реформы…
Он остерегался радикальных перемен и самостоятельных решений, боялся новых людей. У него вообще, наверное, были трудные взаимоотношения с окружающим миром. Он был пациентом для психоаналитика, да кто же решился бы предложить ему сеансы психотерапевта?
Анатолий Сергеевич Черняев, который видел не одного генерального секретаря, очень скептически оценивает Андропова:
«Никогда не испытывал пиетета к нему, не верил ни в его таланты, ни в его культурность и интеллигентность. Хотя умен, конечно, и чуть более образован, чем его коллеги.
Он дирижировал исподволь диссидентским движением, считает Черняев, чтобы в борьбе с ним демонстрировать свою верность партии и идеологии, и особенно тем, от кого могло зависеть его продвижение к заветной цели. Его ведомство постоянно подпитывало антисемитизм. Андропов руководил пропагандистской травлей Сахарова, как и Солженицына, как многих других. При нем была создана всепроникающая система слежки за населением и набрана бесчисленная армия платных сексотов во всех сферах.
Ему мы в первую очередь обязаны Афганистаном. Он подбрасывал разведданные о замыслах империализма и тем самым помогал тому, чтобы страна все глубже увязала в истощающей гонке вооружений.
Не мог я в душе положиться на человека, который на протяжении полутора десятка лет делал подлости и наносил огромный вред стране, пишет Черняев, даже если он действительно вынашивал идею потом, взойдя на вершину власти, осчастливить народ.
Ничего выдающегося он не сделал и не предложил, кроме борьбы за дисциплину и большей критики в газетах. Нелепо считать Андропова реформатором. Он лишь хотел исправить систему с помощью организационно-административных мер. Дело безнадежное. Просто всем хотелось, чтобы Андропов стал человеком, который спасет Россию…»
Еще резче пишет об Андропове академик Яковлев:
«Юрий Андропов — человек хитрый, коварный и многоопытный. Нигде толком не учился. Организатор моральных репрессий, постоянного давления на интеллигенцию через ссылки и высылки, тюрьмы и психушки. Представлял себе развитие общества как упорядочение надстройки, очищение ее от грязи, ибо уровень антисанитарии становился запредельным.
Такая позиция устраивала большинство в руководстве страной, ибо давала шанс на выживание. Она всколыхнула и надежды доверчивых тружеников, унижаемых и оскорбляемых чиновничеством. В общем, Андропов становился популярен, что было немудрено на фоне Брежнева…»
Иван Капитонов, бывший секретарь ЦК по кадрам, чуть не в единственном после ухода на пенсию интервью «Правде» говорил: «Сталинский металл я ощущал лишь в голосе Андропова: он зазвучал и во внутренней политике, когда началась жесткая борьба за наведение дисциплины на производстве и общественного порядка, и во внешней: вспомните хотя бы заявления нашего руководства в пору антисоветского шабаша, начавшегося после гибели южнокорейского „Боинга“».
Андропов постоянно говорил о возможности внезапного нападения со стороны США и НАТО.
Еще в конце мая 1981 года на Всесоюзном совещании руководящих работников органов и войск КГБ Андропов сказал, что главная задача нашей разведки — не просмотреть военных приготовлений противника, его подготовку к ядерному нападению.
В КГБ разработали крайне дорогостоящую систему предупреждения о ракетно-ядерном нападении, которая включала контроль не только за активностью натовских штабов, но и закупками медикаментов и запасов крови для больниц и госпиталей.
Андропов видел в американском президенте Рональде Рейгане человека, готового поднять градус конфликта до прямой конфронтации, и, по существу, готовился к войне.
В то время как Рейган пытался установить личный контакт Андроповым, чтобы обсудить пути улучшения двусторонних отношений, Андропов не верил в искренность американского президента. Это была характерная для Андропова подозрительность, воспитанная в нем долгим жизненным опытом, пишет Александров-Агентов. Юрий Владимирович даже не мог допустить, что Рейган искренне пытается совершить какие-то позитивные шаги, и едва не довел нашу страну до серьезного столкновения с Соединенными Штатами.
В августе 1983 года на даче в Крыму Андропов принимал своего последнего иностранного визитера — это был вождь Южного Йемена Али Насер Мухаммед.
«После беседы был обед. Когда он закончился, — вспоминает заместитель заведующего международным отделом Карен Брутенц, Юрий Владимирович поднялся и пошел к двери, чтобы попрощаться с гостями. Но, едва протянув руку Мухаммеду, резко побледнел лицо приобрело меловый оттенок — и пошатнулся. Наверное, Андропов бы упал, если бы его не поддержал и не усадил на стул один из охранников. Другой принялся поглаживать его по голове. Все это продолжалось не более минуты, потом Юрий Владимирович встал и как ни в чем не бывало попрощался с гостями…»
В Крыму Андропов почувствовал себя лучше и поехал в горы, там он простудился. Тяжкая болезнь лишила его организм иммунитет и даже простуда превратилась в смертельную опасность. У него развился абсцесс, который оперировали, но остановить гнойный процесс не удалось.
Его жена тоже болела. Он просил каждый день его соединять по телефону с женой, даже писал ей стихи.
На ноябрь был назначен пленум ЦК, Андропов до последней минуты надеялся, что сумеет выступить. Он лежал в больнице, приглашал к себе руководителей ЦК и Совета министров, пытался работать, но он угасал на глазах, становился немногословным, замкнутым и мнительным. Андропов вдруг позвонил новому секретарю ЦК Николаю Ивановичу Рыжкову и спросил, какое материальное обеспечение ему определят, если отправят на пенсию. Рыжков был поражен и даже не знал, что ответить.
Вероятно, пишет Чазов, Андропову закралась в голову мысль, что соратники его уже списали со счетов и решил проверить их преданность. Но никто в партийном руководстве и помыслить себе не мог отправить генерального секретаря на пенсию — он оставался неприкосновенной персоной, хотя, учитывая его состояние, это было самым естественным шагом.
Бывший член политбюро Егор Кузьмич Лигачев говорил мне:
— Я встречался с ним накануне его смерти, когда шла речь о моем выдвижении секретарем ЦК. Юрий Владимирович вообще мужественный был человек. Заходишь к нему в кабинет, видишь его и чувствуешь это страдание. А он о деле говорит, ведет беседу, переговоры, заседания… А тут он пригласил меня к себе в больницу. Я страшно переживал после этой встречи, потому что я его не узнал.
Я зашел в палату, продолжал Лигачев, вижу: сидит какой-то человек. Пижама, нательная рубашка, что-то еще такое домашнее. Тут капельница, кровать. Я подумал, что это не Юрий Владимирович, ' а какой-то другой человек, а к Андропову меня сейчас проводят. А потом почувствовал, что это он.
