— Но руководители НТС, с которыми я говорил, уверены, что, скажем, в закрытом секторе НТС агентов КГБ не было. Там все друг друга знали чуть ли не с детства.
— Они даже не представляют себе, какими сложными путями внедрялась агентура в русскую эмиграцию. Людей засылали еще до войны, а связь с ними восстанавливали через много лет, когда они абсолютно интегрировались в эмиграцию и ни у кого не могло закрасться сомнение в их надежности.
— А зачем в таком случае КГБ тратил столько сил и средств для борьбы с организацией, которая не представляла опасности?
— Засылая агентуру в НТС или ОУН, комитет фактически обслуживал сам себя: соответствующие подразделения просто обеспечивали себе «фронт работ». И штаты Пятого управления увеличивались именно потому, что засланная агентура делала тот же НТС более значительной организацией, а следовательно, для борьбы с ней требовалось усилить работу КГБ.
Откровенно говоря, если бы на НТС как следует навалились в те годы, когда у комитета была абсолютная власть, с ним можно было покончить за один год. Но комитету было выгодно держать эту структуру в полудохлом состоянии: вреда от нее никакого, а комитет раздувался…
Андропов говорил, что иностранных туристов враг использует для шпионажа и идеологических диверсий, и был против расширения поездок советских граждан за рубеж и возражал против эмиграции.
Зять Брежнева Юрий Михайлович Чурбанов вспоминает, что, когда обсуждался вопрос о выезде из СССР, «Леонид Ильич достаточно резко сказал: „Если кому-то не нравится жить в нашей стране, то пусть они живут там, где им хорошо“. Он был против того, чтобы этим людям чинили какие-то особые препятствия. Юрий Владимирович, кажется, придерживался другой точки зрения по этому вопросу…».
Главный режиссер Театра имени Ленинского комсомола Марк Анатольевич Захаров рассказывал в газетном интервью, как в 1983 году театр поехал в Париж со спектаклем «Юнона и Авось». По Парижу ходили только пятерками, в каждой пятерке свой руководитель.
Примерно за неделю до возвращения к Захарову явился сотрудник КГБ, приставленный к артистам. В гостинице он разговаривать отказался, сказал, что могут подслушать вражеские спецслужбы. Они долго ходили по Булонскому лесу, и чекист показывал главному режиссеру список артистов, которые могут остаться во франции. Захаров его убеждал, что никто оставаться не собирается, и оказался прав…
Андропов, как и в свое время Семичастный, не обошел вниманием Илью Сергеевича Глазунова. Но в данном случае Андропов предлагал действовать не кнутом, а пряником, далеко выходя за пределы компетенции Комитета государственной безопасности.
Вот его записка в ЦК КПСС:
«С 1957 года в Москве работает художник Глазунов И. С., по-разному зарекомендовавший себя в различных слоях творческой общественности. С одной стороны, вокруг Глазунова сложился круг лиц, который его поддерживает, видя в нем одаренного художника, с другой — его считают абсолютной бездарностью, человеком, возрождающим мещанский вкус в изобразительном искусстве.
Вместе с тем Глазунов на протяжении многих лет регулярно приглашается на Запад видными общественными и государственными деятелями, которые заказывают ему свои портреты. Слава Глазунова как портретиста достаточно велика. Он рисовал президента Финляндии Кекконена, королей Швеции и Лаоса, Индиру Ганди, Альенде, Корвалана и многих других. В ряде государств прошли его выставки, о которых были положительные отзывы зарубежной прессы. По поручению советских организаций он выезжал во Вьетнам и Чили. Сделанный там цикл картин демонстрировался на специальных выставках.
Такое положение Глазунова, когда его охотно поддерживают за границей и настороженно принимают в среде советских художников, создает определенные трудности в формировании его как художника и, что еще сложнее, его мировоззрения.
Глазунов — человек без достаточно четкой политической позиции, есть, безусловно, изъяны и в его творчестве. Чаще всего он выступает как русофил, нередко скатываясь к откровенно антисемитским настроениям. Сумбурность его политических взглядов иногда не только настораживает, но и отталкивает. Его дерзкий характер, элементы зазнайства также не способствуют установлению нормальных отношений в творческой среде.
Однако отталкивать Глазунова в силу этого вряд ли целесообразно. Демонстративное непризнание его Союзом художников углубляет в Глазунове отрицательное и может привести к нежелательным последствиям, если иметь в виду, что представители Запада не только его рекламируют, но и пытаются влиять, в частности склоняя к выезду из Советского Союза.
В силу изложенного представляется необходимым внимательно рассмотреть обстановку вокруг этого художника. Может быть, было бы целесообразным привлечь его к какому-то общественному делу в частности к созданию в Москве музея русской мебели, чего он и его окружение настойчиво добиваются. Просим рассмотреть».
Я хорошо помню, как в те времена в особняке Союза писателей РСФСР на Комсомольском проспекте собрали «актив», и полковник из Пятого управления рассказывал об отдельных представителях творческой интеллигенции, которые продались Западу. Писатели были признательны полковнику и горячо призывали его к самому тесному сотрудничеству и взаимодействию. Это были правильные писатели.
Сколько же в стране было диссидентов, с которыми сражался огромный аппарат госбезопасности. Одна из записок Андропова о диссидентах рассекречена.
В 1976 году был 851 политический заключенный, из них 261 человек сидели за антисоветскую пропаганду. В стране насчитывалось 68 тысяч (!) «профилактированных», то есть тех, кого вызывали в КГБ и предупреждали, что в следующий раз их уже вызовет следователь. Предупреждено, докладывал председатель КГБ, появление 1800 антисоветских групп и организаций — через проникновение агентуры. Выходит, сам Андропов исходил из того, что в стране сотни тысяч людей готовы действовать против советской власти?
Диссидентов сажали по двум статьям Уголовного кодекса. Более жесткая статья 70-я была принята при Хрущеве и называлась «Антисоветская агитация и пропаганда». Она предполагала суровое наказание: лишение свободы на срок от 6 месяцев до 7 лет. Вдобавок можно было получить еще и ссылку на срок от 2 до 5 лет. В благоприятном случае суд мог удовлетвориться просто ссылкой.
В 1966 году, при Брежневе, ввели еще и 190-ю, более мягкую, статью — «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Наказание — лишение свободы до 3 лет, или исправительные работы до года, или штраф до ста рублей. По этой статье сажать можно было кого угодно…
Обвиняемых по 70-й и 190-й статьям чекисты отправляли на экспертизу в Институт психиатрии имени В. П. Сербского. Если врачи соглашались с представителями КГБ, то обвиняемого отправляли на принудительное лечение. Для КГБ было выгоднее объявить человека шизофреником, чем судить как врага советской власти.
Анатолий Прокопенко, бывший глава Особого архива, в интервью газете «Труд» рассказывал:
