Я это знаю точно, я — Вольф Мессинг.
Хотя какая мне сейчас разница? Единственное мое отличие от любого другого умирающего в этой больнице заключается в том, что я лежу не в общей, а в отдельной палате, да в том, что мне известно, когда именно скончаюсь.
Я это знал с 1920-го, и за пятьдесят четыре года привык к этому печальному знанию.
Тебе, я знаю, будет жалко меня, и за это я испытываю благодарность. Я был вредным, капризным — поражаюсь твоему терпению. Ну, вот все и закончилось.
Думаю, уже завтра ко мне домой явятся люди из КГБ. Пускай.
Они заберут документы, которые нужны им, а все остальное свалят в ванной, весь тот хлам, что я нажил за жизнь — я отчетливо вижу это.
Возьми себе на память что угодно из той кучи.
Пишу лежа, это не очень удобно. Надеюсь, ты разберешь мои каракули.
Не верь старикам, которые уверяют всех, будто им надоело жить. Жизнь надоесть не может. И я не слишком доверяю тем, кто утверждает, будто жизнь им удалась, и если бы у них появился шанс прожить ее снова, они бы ничего не меняли в своем прошлом.
Неужто они не совершали ошибок? И вернули все свои долги?
Не верю.
Если бы Господь даровал мне прожить мой век заново, я бы многое исправил — и не позволил бы Аиде уйти так рано, бросить меня одного. Эгоист, да?
Меня сейчас не слишком волнует, какой след я оставил в жизни и будут ли меня помнить. Не будут.
У всех людей, даже самых великих и прославленных, один и тот же удел — забвение. Разве мы помним тех, кто был до нас? В нашей памяти остаются имена и даты, как на кладбище, и только.
А что за человек был тот, чей костяк зарыт под могильной плитой, мы уже не знаем. Такова жизнь.
Мучаться я не буду. Дождусь срока, и меня не станет.
Еще год назад, выводя подобные слова, я бы ничего особенного не испытал. Может, стало бы немного неприятно, и все.
А теперь… Теперь ужасная истина надвинулась вплотную, как сгущающаяся тьма за окном. Истекают последние секунды…
Ах, как хочется вскочить, убежать, надеяться, что спасут и вылечат! Не убежать.
Прощай, В…
Здравствуй, Аида!»
