– Ты чего так далеко уселся? – спросила я, в ушах гулко отдавался стук моего сердца. Мне не верилось, что я отважилась произнести свои мысли вслух.
Конрад тоже удивился, но подошел и сел на диван. Я подвинулась к нему поближе. Вот бы он прижал меня к себе. Вот бы сделать все то, что я видела лишь по телевизору да слышала от Тейлор. Ну, может, не все, но кое-что точно.
– Я не хочу, чтобы ты боялась, – тихо сказал Конрад.
– Я не боюсь, – прошептала я, хоть и боялась. Боялась не его, а своих собственных чувств. Иногда они меня захлестывали. Мои чувства к нему затмевали весь мир, превосходили все на свете.
– Хорошо, – выдохнул он и поцеловал меня.
Целовал долго и неторопливо, и, хоть однажды мы уже целовались, я даже не представляла, что поцелуй может быть таким. Таким подробным.
Конрад гладил меня по волосам – так, проходя мимо, проводят пальцами по китайским колокольчикам. Целовать его, быть к нему так близко… все равно что пить прохладный лимонад через длинную соломинку: сладко, и неспешно, и бесконечно приятно. «Вот бы он целовал меня вечно, – промелькнула в голове мысль. – Вот бы никогда не останавливался».
Мы целовались на диване много часов, а может, несколько минут. Той ночью мы только целовались. Он так осторожно прикасался ко мне, словно к елочной игрушке, которую боялся разбить.
– Все хорошо? – прошептал он.
А я прижала ладонь к его груди и ощутила, как его сердце колотится в унисон с моим. Я мельком взглянула на него и почему-то с восторгом отметила, что глаза у него закрыты. Его ресницы длиннее моих.
Он уснул первым. Я когда-то слышала, что не следует засыпать с разожженным камином, поэтому дождалась, пока огонь погаснет. Я наблюдала за спящим Конрадом. Упавшие на лоб пряди и ресницы, лежавшие на щеках, делали его похожим на маленького мальчика. Не помню, чтобы он когда-нибудь выглядел таким юным. Убедившись, что он крепко спит, я наклонилась и прошептала:
– Только ты, Конрад. Для меня всегда существовал только ты.
Мама запаниковала, когда утром меня не оказалось дома. Я спала и не услышала два первых звонка. Когда она дозвонилась, уже в бешенстве, я спросила:
– Разве ты не нашла мою записку?
И сразу вспомнила, что я ее не оставила.
– Нет, я не видела никакой записки, – едва ли не прорычала она. – Никогда больше не смей пропадать среди ночи, Белли.
– Даже чтобы прогуляться под луной? – пошутила я. Рассмешить маму для меня плевое дело. Стоило мне пошутить, и ее гнев испарялся. Я затянула ее любимую песню в исполнении Пэтси Клайн: – Я выхожу гулять после полуночи, при лунном свете…
– Не смешно. Где ты? – произнесла она отрывистым голосом.
Я заколебалась. Больше всего на свете моя мать ненавидела лжецов. Рано или поздно она все равно узнает. Как экстрасенс.
– М-м. В Казенсе…
Она глубоко вздохнула.
– С кем?
Я взглянула на Конрада. Он внимательно слушал. Какая досада.
– С Конрадом, – сказала я, понизив голос.
Ее ответ меня удивил. Она снова вздохнула, но в этот раз как будто с облегчением.
– Ты с Конрадом?
– Да.
– Как он?
Какой странный вопрос, учитывая, что мы с ней вовсю ссоримся.
Я улыбнулась и махнула рукой, показывая, что буря миновала. Конрад подмигнул мне.
– Отлично, – заверила я ее, расслабляясь.
– Хорошо, хорошо, – произнесла она, словно бы самой себе. – Белли, чтобы вечером была дома. Понятно?
– Да, – ответила я с благодарностью. Я думала, она потребует, чтобы мы выехали немедленно.
– Передай Конраду, чтобы ехал осторожно. – Она помолчала. – И, Белли?
– Да, Лорел?
Она всегда улыбалась, когда я звала ее по имени.
– Приятно провести время! Возможность повеселиться тебе теперь представится нескоро.
– Я под домашним арестом? – простонала я. Это что-то новенькое, мама еще никогда не сажала меня под домашний арест, но, надо думать, раньше я не давала ей повода.
– Это очень глупый вопрос.
Поскольку она больше не злилась, я не утерпела и спросила:
– А не ты ли говорила, что глупых вопросов не бывает?
Она повесила трубку. Но я знала, что она улыбнулась.
Я сложила телефон и повернулась к Конраду.
– Что теперь будем делать?
– Что захотим.
– Я хочу пойти на пляж.
Так мы и сделали. Закутались потеплее и бегали по пляжу в резиновых сапогах, которые обнаружили в прихожей. Я надела Сюзаннины, на два размера больше, чем надо, и все время поскальзывалась на песке. Дважды шлепнулась на мягкое место. И смеялась не переставая, но ветер так ревел, что я едва себя слышала. Когда мы вернулись в дом, я прижала замерзшие ладони к его щекам, но, вместо того, чтобы отпрянуть, он вздохнул:
– А-а, как приятно.
– Это потому, что у тебя сердце изо льда, – рассмеялась я.
Он засунул мои руки в карманы своей куртки и произнес так тихо, что я едва расслышала:
– Для всех остальных, возможно. Но не для тебя.
На меня он не смотрел, значит, говорил искренне.
Я не нашла, что ответить, поэтому поднялась на цыпочки и прикоснулась губами к его холодной гладкой щеке.
Конрад коротко улыбнулся и пошел в гостиную.
– Замерзла? – спросил он, не оборачиваясь.
– Вроде того, – покраснела я.
– Сейчас снова разожгу камин.
Пока он возился с огнем, я нашла в кладовке старую коробку растворимого шоколада на полке с чаем и любимым кофе моей мамы. Сюзанна делала нам горячий шоколад в дождливые вечера, когда в воздухе веяло прохладой. Она кипятила молоко, но у нас, конечно, его не было, так что мне пришлось довольствоваться водой.
Сидя на диване и помешивая напиток, я наблюдала, как тают в чашке крошечные зефирки, а сердце стучало в груди со скоростью около миллиона ударов в секунду. Рядом с Конрадом у меня никак не получалось перевести дух.
А Конрад непрестанно двигался: рвал бумагу, ворошил угли в камине, раскачивался вперед-назад на корточках.
– Ты будешь пить какао?
Он оглянулся.
– Да, конечно.
Он присел рядом на диван и отхлебнул из кружки с Симпсонами. Своей любимой.
– Вкус какой-то…
– Божественный?
– Пыльный.
Мы посмотрели друг на друга и расхохотались.
– К твоему сведению, какао – мой фирменный напиток. И не за что, – отчитала я его и сделала первый глоток из своей чашки. По вкусу и правда напоминало пыль.
