В прошлом году учинился немалый скандал, потому что одну особу выставили на всеобщее обозрение совершенно раздетую, лишь в сорочке и панталонах, но она, ко всеобщему смущению и возмущению, не стала прятаться, а выскочила из своей повозки на траву и принялась отплясывать, и только приближение полиции, которой много было на таких гуляньях, заставило ее скрыться и одеться. Говорили, это была какая-то актриса, не сумевшая составить себе имя на подмостках, однако после этой неприличной выходки нашедшая не одного покровителя, ибо, как я уже говорила, порок имеет свою привлекательность.
Ко всем шалостям кавалергардов был причастен Жерве, это я знала. Можно не сомневаться, что и в Петергофе он участвовал во всех дерзких выходках этих повес. Что, если это была та самая актриса, с которой я его застала?
Ревность и обида пожирали меня. Вернувшись домой, я дала волю слезам. Прорыдала до утра, кое-как забылась, а утром проснулась, обуреваемая одним желанием: знать доподлинно, обманута ли я. Но как узнать?! Послать Аришу выпытывать у швейцара, кого тогда провожал Жерве и часто ли эта особа у него бывает, я не могла: швейцар мою горничную знал и не сказал бы ей ни слова, опасаясь Жерве, которым был, конечно, прикормлен. Другим своим слугам доверять я не имела ни малейшей охоты. И тут вдруг мне доложили о том, что прибыл мой брат.
Дмитрий был младше меня на два года и в то время еще не женат. Жизнь он закончил полковником лейб-гвардии Кавалергардского полка, а в ту пору имел чин поручика. Он унаследовал все благоразумие и благовоспитанность, которые должны были быть, по-хорошему, распределены между нами, и отец с матушкой всегда взирали на него с умилением и надеждой. С другой стороны, над мужчинами нашего рода не висело дамокловым мечом тайное предсказание Сильвестра Медведева… Мне Дмитрий казался изрядно скучен, однако он очень любил меня, восхищался моей красотой и даже еще в детстве всегда норовил за меня вступиться перед родителями. При виде меня его добродушное, красивое лицо обычно расплывалось в улыбке, однако сейчас он был непривычно серьезен.
– Зинаида, – начал он, едва войдя и даже не здороваясь, и это имя, вместо обычного «Зиля» (так он звал меня с малых лет, когда еще не мог выговорить «Зинуля») или «Зизи», как называли меня все, сразу меня насторожило. – Зинаида, прости, если мой вопрос покажется тебе бесцеремонным, но… сколь далеко зашла твоя дружба с Николаем Жерве?
Меня бросило в такую краску, что другого ответа брату не понадобилось. Он мрачно кивнул:
– Конечно, я и сам подозревал, я ведь видел вас на балах… К тому же слухи… Все это время он молчал о ваших отношениях, однако теперь…
– Что теперь? – насторожилась я.
– Не далее как вчера… – запинался Дмитрий, вдруг утратив весь тот тон великовозрастного мужчины, каким он начал разговор. – Я невольно причиню тебе боль, но…
– Да говори же! – крикнула я, хватаясь за сердце, так его вдруг защемило: оно чувствовало беду. – Говори все прямо!
– Да, я знаю, в тебе хватит силы это снести, – кивнул Дмитрий. – Слушай же. Позавчера мы были в одном обществе… у актрис.
При этих словах он снова запнулся и покраснел, как если бы в свои двадцать с небольшим лет еще не заслужил права бывать у женщин приватно.
– Мы были у… Да ты их не знаешь, не важно. Затеяли пить. Вино скоро кончилось, послали за шампанским. Так вышло, что одновременно с вернувшимися посланными приехали Жерве и Столыпин, что ли, не помню точно. Да, еще князь Гагарин с ними был… Они ввалились с бутылками, наперебой читая Пушкина, ну, ты знаешь: «Вдовы Клико или Моэта Благословенное вино…»
Это было смешно, мы хохотали, а потом Жерве закричал, перекрывая наш смех:
«Аи» моей Зизи подобен
Блестящей, ветреной, живой,
И своенравной, и пустой.
В эту минуту Гагарин вдруг посмотрел поверх голов и увидел меня. И что-то быстро сказал Жерве, а тот отмахнулся:
«Да подумаешь! Она одна, что ли, Зизи? Да у меня таких зизишек-мимишек целая куча, но я всех отдам за одну Бордо! Я предпочитаю женщин доступных, они ласковы, и любовь их проста, без всех этих горьких светских пряностей и жеманных приправ!»
И продолжал декламировать:
Но ты, Бордо, подобна другу,
Который в горе и беде,
Товарищ завсегда, везде
Готов нам оказать услугу
Или тихий разделить досуг.
Да здравствует Бордо, наш друг!
«Виват, Бордо!» – закричали кругом, и бутылки пошли по кругу, и появилась какая-то девица в бархатной накидке цвета бордо, под которой… под которой у нее ничего не было, кроме коротких кружевных панталончиков и розового лифа.
– В бархатной накидке, – повторила я тупо. – В бархатной накидке цвета бордо…
– Моим первым побуждением было броситься к Жерве и дать пощечину, – продолжал рассказывать Дмитрий, – однако мой товарищ Капитонов схватил меня за руку. Ты Капитонова знаешь, он умный, он все понимает… И он сказал: «Если устроишь сцену, ты опозоришь ее!» Я согласился, что он прав, и решил половчей привязаться к Жерве, чтобы иметь повод его вызвать, другой повод, не касающийся… Ну, ты понимаешь. Однако Жерве, видимо, прочел что-то по лицу моему и, снова завернув эту Бордо в ее накидку, схватил на руки и ретировался. А мы снова стали пить…
– Почему, почему, – простонала я, – почему ты не сказал мне этого еще вчера?! Ты меня избавил бы от такого позора!
– Прости, Зиля, – пробормотал брат с самым покаянным видом, – прости, но я так напился в тот вечер от горя и обиды, что себя не помнил. Прости! Я проснулся только нынче и никак не мог вспомнить, вызвал я его или только хотел. Послал к Капитонову, и он меня, на счастье, успокоил.
– Дай Бог здоровья твоему товарищу, – сказала я, с трудом шевеля губами, – он тебя удержал от большой глупости. Умоляю, не ищи ссоры с этим человеком, сторонись его, не вздумай его вызвать: какой бы ни был повод, все будут думать, что ты из-за меня стреляешься. Он не стоит того, чтобы ты из-за него был бы ранен, или убит, или угодил бы на Кавказ.
– Он не стоит также и того, чтобы ты проводила из-за него бессонные ночи в слезах, от которых блекнет твоя красота, – ласково сказал мой брат, и я снова разрыдалась от всего сразу: от его трогательной заботы, от боли в разбитом сердце, от ревности, от унижения, оттого, что кончилось счастье моей любви.
В это мгновение вбежала Ариша и с порога выпалила:
– Барышня, там господин Жерве приезжали…
И осеклась, увидав Дмитрия.
– Говори при нем, – велела я.
– Приезжали, а я как раз в привратницкой была, – стала рассказывать Ариша, и я понимающе кивнула, потому что привратник наш, Василий Егорович, был отцом покойного жениха Ариши Евграфа, и она своего несостоявшегося свекра частенько навещала. – Доложите, говорят, княгине… А Василий Егорыч ко мне оборачивается и спрашивает: «Ее светлость принимают ли?» Господин поручик на меня поглядели и глаза отвели. Я отвечаю: «Не знаю, принимают ли княгиня Зинаида Ивановна, пойду спрошу, только помешать боюсь, ты же знаешь, Егорыч, к ней молодой князь Дмитрий Иванович с утра пожаловали!» И тут господин Жерве стали бледны, головой помотали и говорят: «Не надо, не ходи никуда, Ариша, я потом заеду, я лучше напишу». И бегом со двора.
