Ворвавшийся в более крупный дом солдат предостерег нас насчет снайперов, которые стреляли по нас с чердаков сквозь соломенные крыши. Нырнувший в дверь верный солдат рухнул с простреленной головой. Дом загорелся. Мы тут же захватили штабного офицера. Он был начальником штаба советской дивизии. В течение получаса деревня была нашей. Наша артиллерия показала себя замечательно. Огневой вал обрушился перед нами, как сокрушающий кулак. Неудивительно, что мы были благодарны за это передовому артиллерийскому наблюдателю, но в результате он оказался в гуще отступающего противника.
Мы прорвались примерно на два километра в глубь вражеских позиций и полностью рассеяли противника. Черные точки в беспорядке разбегались по огромным заснеженным полям. Противотанковые орудия были смяты нашими танками. Все советские пушки были направлены на запад, в сторону Еремеевки, а смертельный удар обрушился на них с востока.
Плотный, удушающий дым стоял над деревней, когда, завершая сражение, просвистели последние снаряды. Машины полевого госпиталя покатились на запад. Наши павшие в бою товарищи лежали передо мной на плащ-палатках. Мы простились с ними. Затем их положили на танки. Никто из них не был нами оставлен. Их покой не будет нарушен. Ранее мы уже обнаруживали, что после нашего ухода русские разоряли и уничтожали немецкие могилы.
Русский штабной офицер произвел на нас хорошее впечатление. Нам пришлось в спешке покинуть дом, так как соломенная крыша загорелась и полыхала как факел. Подполковник с готовностью ответил на все вопросы, которые не были прямо связаны с текущей операцией. Он всего несколько дней назад был отправлен на фронт после окончания академии имени Фрунзе в Москве. Прежде чем отправить пленного русского офицера в дивизию, каждый из нас попрощался с ним, а он сказал: «Мы победим в войне против Германии с американской помощью. Вы сейчас проигрываете войну – но однажды мы станем друзьями. Мы вместе продолжим борьбу и достигнем окончательной победы».
Около 15.00 последний танк ушел обратно в Еремеевку. Глубоко потрясенный, я прощался со смертельно раненным оберштурмфюрером СС Бором. На его лице уже была печать смерти, когда он спросил меня: «Можно я вернусь в батальон?» По пути в полевой госпиталь Бор покинул нас навсегда.
Жестокий холод заставил нас сбиться вместе в нескольких сохранившихся домах, и только часовым приходилось выносить суровые условия русской зимы снаружи. Мои солдаты вдруг дали волю ликованию и окружили меня, крича как дикари. У меня рука заболела от их пожатий. В совершенном изумлении я узнал, что награжден дубовыми листьями к Рыцарскому кресту.
После первого изумления я покинул дом и стал искать своих павших товарищей. Не было слышно ни звука. Фронт был спокоен. Только на большом расстоянии были видны яркие вспышки. Я едва различал свежие могилы. Не было ни крестов, ни камней, отмечающих места последнего упокоения. Снег был плотно утрамбован и едва выделялся на фоне окружающего пространства. Наши товарищи не должны были быть потревожены. Мы хотели оградить их от вандалов. Снежные хлопья падали с неба и покрывали могилы, которые выглядели как глубокие раны. Мрачное место исчезло. Милостивый Господь закрыл шрамы. Я не чувствовал облегчения от этого преображения. Здесь покоился и тот солдат, который утром предупредил меня о русских снайперах. Без его предупреждения я, наверное, уже лежал бы рядом с ним.
Меня вызвали в ставку фюрера, и спустя двадцать четыре часа я уже вылетел из Полтавы в Винницу. Ставка отличалась своей простотой. Первое, что я сделал, – попросил позвонить по телефону своей жене в Берлин. Звонок был сделан через несколько минут, и я ощутил огромную радость от возможности поговорить со своей женой и нашими детьми.
После завершения телефонного разговора меня провели к Адольфу Гитлеру, который радушно приветствовал меня, вручил мне награду и предложил сесть. Более часа я выслушивал, какие усилия предпринимаются в тылу и на полях сражений. Трагедия Сталинграда, как мне показалось, легла на фюрера тяжелой ношей, но я с облегчением отметил, что, возвращаясь к событиям, связанным с гибелью 6-й армии, Гитлер не осудил ни одного офицера, сражавшегося под Сталинградом. Фюрер был серьезно озабочен беспрерывными авианалетами на Германию, и у меня было ощущение, что особенно его угнетали страдания немецкого гражданского населения. Гитлер производил впечатление физически крепкого человека; его голос был спокоен, а его оценки ситуации на фронте – реалистичными и весьма уместными. Он не делал никаких прогнозов, но знал, что война продлится долгое время. Он считал своим самым заклятым врагом Черчилля.
В течение часа нас никто не беспокоил, и у меня была возможность предоставить ему не приукрашенную информацию с фронта. Одновременно я указал на недостаток вооружений и боевой техники. Адольф Гитлер не прерывал меня. Он терпеливо все это выслушал, иногда делая пометки. После общей трапезы я сидел с генералом Штифом и еще несколькими офицерами, обсуждая ход войны и то, как ее вести дальше. (Спустя несколько недель Штиф попросил меня навестить его, очевидно, для того, чтобы обсудить некоторые вопросы. Я не смог тогда выполнить его просьбу, поскольку к тому времени уже был откомандирован в танковую школу. Генерал Штиф позднее был повешен в связи с заговором 20 июля 1944 года.)
Я вернулся в Полтаву всего лишь через сорок восемь часов и сел на «Шторьх», который доставил меня прямо в штаб дивизии. Тем временем бои приняли более благоприятный для нас оборот.
В ходе наступления 2-й гренадерской моторизованной дивизии СС «Рейх» от Краснограда на юг к Павлограду мы разбили крупные силы противника, особенно головные соединения. Однако значительные силы русских оставались на позициях к востоку от дороги Красноград – Новомосковск. Чтобы ликвидировать эту угрозу со стороны противника и установить контакт с дивизией «Лейбштандарт «Адольф Гитлер» к северо-востоку от Краснограда, нам нужны были свежие силы. Для этой цели моторизованному корпусу СС была придана долгожданная 3-я моторизованная дивизия СС «Мертвая голова», которая тем временем выгружалась из эшелонов в районе Полтавы.
Русские также подтягивали свежие силы в район перед фронтом «Лейбштандарта». Части и соединения группировки Попова (подвижная группа генерала М.М. Попова в составе четырех танковых корпусов – III и IV гвардейских, X и XVIII – еще в начале февраля насчитывала всего 137 танков. – Ред.) уже были отрезаны 1-й армией, действовавшей справа от нас. Однако пять танковых корпусов русских все еще наступали на запад на фронте 4-й танковой армии.
Мягкая погода, которая установилась к 20 февраля, благоприятствовала наступательным операциям. Большинство дорог освободилось от снега, и это значительно увеличивало подвижность немецких танковых и моторизованных частей и соединений. Было важно не дать тем силам противника, которые отступали на северо-восток, избежать охвата. Они должны были быть остановлены и разбиты.
Атакующие германские дивизии использовали преимущества удара на узком фронте и обеспечили сильное прикрытие флангов наступающих группировок. Эти атакующие удары наносились при активной поддержке люфтваффе. Основной путь наступления противника – в направлении на юго– запад – был перерезан, а его вырвавшиеся вперед части и соединения оказались в тяжелом положении.
