Начавшаяся война ожидалась молниеносной. Нас, школьников, в конце июня вывезли под Боровичи в сельскую местность, чтобы мы там переждали трудные для города дни. Вскоре стало очевидным, что расчет на быстрое окончание войны оказался опрометчивым. Родители, обеспокоенные судьбой своих детей, стали приезжать и вывозить их в Ленинград. Движение на железной дороге в те дни здорово отличалось от мирных дней как по причине бомбардировок, так и по загрузке военными грузами, транспортируемыми и с запада на восток, и с востока на запад. С огромным трудом родители добились права на транспортировку нас в товарном составе. Как видно, весь состав предназначался только для пассажиров.
Поезд продвигался вперед очень медленно и с многочисленными остановками, день был жарким. Двери товарного вагона были приоткрыты, и мы делились впечатлениями об увиденном и пережитом за несколько недель войны. И вдруг сильнейший толчок. Кто покатился с нар, кто прикусил язык — оказалось, немецкие летчики бомбили наш состав. Один заход, второй, крики, стоны. Из оставшихся вагонов, как горох, посыпались дети, женщины. А немцам мало — спустились и на бреющем полете стали расстреливать мирных жителей.
К счастью, среди пассажиров нашего поезда оказался военный человек, который взял на себя организацию обезумевших от страха детей и женщин в управляемую колонну. Но прежде всего он отдал приказание тем, кто был в состоянии, покинуть немедленно вагоны и рассредоточиться в лесу рядом с железной дорогой и притаиться до его возвращения. Сам он добрался до ближайшей станции, связался с какими-то организациями, получил указания и повел нас через лес по проселочным дорогам к станции Торбино.
Все наши вещи остались в вагонах, кто-то сказал, что оставшиеся вещи потом привезут в город. Мы, в легких одеждах, как были в жаркий полдень, без еды, к вечеру того же дня добрались до указанной станции. Там нас покормили и через несколько часов посадили в какой-то поезд, идущий в сторону Ленинграда — ночью дороги были более безопасными.
Мы, оставшиеся в живых в первом боевом крещении, прибыли в Ленинград. А здесь уже начались трудности с продовольствием. Были введены талоны на хлеб и другие продукты.
Спустя несколько дней оставленные в вагонах вещи привезли в Ленинград, в школу на ул. Воскова (кажется, № 16, где теперь расположен музыкальный колледж). Удивлению родителей не было конца.
С этого дня и часа я стала взрослой. Необходимо было готовить город к обороне, нас учили, как гасить зажигательные бомбы, как копать траншеи для укрытия людей во время налетов немецкой авиации, как вести себя во время налетов в бомбоубежищах и многому-многому другому. Вскоре немцы окружили Ленинград, и нам, девчонкам и мальчишкам, очень скоро пришлось применять на практике все эти знания…
Щиголев Николай
На Васильевском уже в августе 41-го целую массу местных ребят собрали, соединили с остальными такими же мелкими со всего города, и даже почти без родителей, всего три-четыре матери, повезли… «в эвакуацию». Да куда? На Валдай, на Селигер, в Осташков — прямо навстречу врагу! Инициаторы этого неизвестны до сих пор…
Как и где удалось развернуться и прорываться под обстрелом и бомбежкой обратно, домой, нашему такому длинному эшелону из товарных теплушек, тоже практически неизвестно. Мы выбрасывались на насыпь, пережидали и потом возвращались на платформы и в вагоны. Хвост нашего поезда немцы при этом отбомбили. Так, с потерями, мы возвратились в Ленинград, вот теперь уже в блокаду. Картины ее в памяти до сих пор.
Радио, метроном, «воздушная тревога…», «отбой воздушной тревоги», ставший привычным голос Ольги Берггольц. А затемнение?! Ведь тоже привыкли. Решил, например, кто-то проблему — ликвидировать искры на проводах трамвая (когда он еще ходил…).
Первая, сколько теперь знаю, причем длинная, пятичасовая тревога — в ноябре 41-го. В подвале нашего четырехэтажного дома (и квартира наша на 4-м), как, впрочем, и у многих — бомбоубежище. Вначале еще ходили, спускались, а потом… Ко всему, видимо, привыкают люди.
Старший брат (10 лет) возил на саночках воду из проруби с Невы. Отдельная тема — барахолка. У нас она была рядом, на Андреевском рынке (который уже, конечно, не работает). Тут еще можно было вещи из дома — самые ценные, старые — сменять на хлеб (а если за деньги, то 600 руб./кг) или какие-нибудь продукты. А хлеб скоро, кажется, тоже в ноябре, последний раз урежут до 125 грамм — всем почти, около 2/3 населения, только рабочим — 250 грамм. И самое, конечно, страшное — это потерять карточки.
А у нас, в большой 7-комнатной квартире — одна «буржуйка», воткнутая в старинную кафельную печь в самой маленькой комнате. Мебель, тоже старинная, постепенно уходит в эту самую буржуйку. И все же на Новый год в нетопленной нашей бывшей гостиной мама устроила елку — картонную, зеленую, даже с подарками нам с братом под ней; так мы встретили новый, 1942 год… Конечно, все это забыть очень трудно даже теперь, через семьдесят лет.
Мне повезло «устроиться» — ходил в детский садик рядом с домом, на 7-й линии Васильевского острова, напротив Андреевского собора (он цел, этот детсад, до сих пор). Там кормили, даже были музыкальные занятия. И вот однажды случилось: собрались на прогулку, одеты, как надо в феврале, по-зимнему, но — тревога! Воспитательница решила, и вполне резонно, подержать нашу группу, человек 20–25, не в зале на «лице здания», выходящем на 7-ю линию, а в маленькой комнате, которая выходит окнами на небольшой переулок и смотрит на высокую, мощную стену аптеки Пеля (тоже сегодня работает).
И вот надо было именно туда, в эту узкую «щель» и именно против этих окон, попасть бомбе — правда, так называемой «бомбе замедленного действия» (иначе я бы сейчас это не писал). Было у немцев такое изуверское устройство: когда после тревоги все спокойно соберутся на людном месте, она взорвется. Так вот, даже просто удара такой бомбы хватило, чтобы дом тряхнуло (кухню, где нам готовили обед) аж с той стороны. На нас же вылетели рамы и засыпали осколками стекла (два шрама, увы, у меня на лице до сих пор). Нас увезли в поликлинику на 5-й линии, которая исправно работала…
Или вижу на Неве, у 8-й линии, рядом с нашим домом, корабль, который «убит», но на боку все же остался, не тонет… Или помню, что вот сегодня выдача хлеба, что бывает не каждый день. А на стенах домов большими плакатами расклеено послание акына Джамбула: «Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы, гордость моя!»…
Свечникова Валентина Алексеевна
Мы жили с семьей на 6-й линии Васильевского острова. Жили небогато, в коммунальной квартире. Мирное время закончилось как-то внезапно. Война свалилась как снег на голову. В городе поднялся настоящий переполох. И власти решили срочно переправлять школьников в эвакуацию, прежде всего на Валдай.
Везли нас в эшелонах, где нашлось место и для меня с младшим братиком Толей. Когда поезд подошел к конечной станции, на платформе уже стояли местные жители, которые «подбирали» приглянувшихся им детей и временно пристраивали их у себя. К нам подошла пожилая супружеская пара — очень добрая и приветливая. К сожалению, их имен я не запомнила. Поселились мы в просторном деревянном доме с большой русской печкой и провели там около месяца.
