Эшелон тронулся. Первая большая остановка была в Тихвине. Мы снова ели там кашу с большим количеством масла и успели даже сходить осмотреть город, в котором жили с Дмитрием Павловичем в 1932 г. Город пострадал отчаянно. В нем не было жителей, но странно, что статуя Ленина против Гостиного двора на площади была немцами не тронута.
По дороге мы покупали у жителей дикий лук, на станциях ходили за кипятком, за пайком. Всюду нас обильно кормили, а мы ели, ели и не могли насытиться.
В пути было много трудного, о чем уж не стану рассказывать. И в Казани было нелегко. Но все это — другой рассказ и другая «эпоха». О ней следует рассказать особо.
Были ли ленинградцы героями? Не только ими: они были мучениками…
Воспоминания о блокаде
(по материалам общественного движения «Бессмертный Ленинград»)
Житнухина Лидия Андреевна
22 июня я была в парке. Мы радио еще не слушали. Нашли меня в парке товарищи по работе, говорят: «Надо выйти. Это приказ. Война началась». Пошла на работу, сказали: «Переводишься на казарменное положение». Мы ведь комсомольцы, должны во всем быть первыми помощниками. Тем более из милиции большинство мужчин призвали на фронт. Надо подменять.
Очень много девушек тогда работало — на постах стояли. И у меня свой пост. Скидывают, допустим, немецкие листовки, мы их должны срочно собрать и унести для уничтожения. На психику фашисты давили, помню одну: «Питерские дамочки, копайте себе ямочки», — и подобная гадость.
Один раз за все время я на свой пост опоздала. Из-за бомбежки. У Финляндского вокзала она застала. И вот я грязная, рваная, едва спасшаяся, бегу и боюсь опоздать. Через Неву — напрямик. А там люди, кто замерзший, кто пытается выбраться по скользкой наледи на берег и сил не хватает. Прибежала на пост, мне говорят: «Сейчас получишь. Ты же не только себя подводишь. Твоя работа городу нужна». С тех пор я старалась больше не опаздывать, бежала к посту, несмотря ни на какие воздушные тревоги.
…Мы шли по улице, когда началась бомбежка. Я и моя подруга спрятались в бомбоубежище. Просидев там несколько минут, подруга выглянула наружу и увидела нескольких раненых, которые пытались идти в сторону укрытия, прижавшись к стене. Она мне сказала: «Там раненые! Надо им помочь!» и начала выбираться наружу.
Я попыталась ее остановить:
— Давай подождем, пока бомбежка закончится, а то мы и им не поможем, и себе навредим!
— Но мы же комсомолки! Мы должны помочь!
И она побежала через улицу к раненым, я побежала за ней. Вдруг мы услышали свист, и обломки ближайшего забора полетели в нас. Мы упали. Через какое-то время я пришла в себя, поднялась, и начала поднимать подругу. Но она была неподвижна. Меня охватил страх… Я, сломя голову, побежала в ближайшую поликлинику. Забегаю и сразу начинаю кричать: «Девушку ранило! Нужна помощь! Носилки! Носилки! Санитаров!».
Но вдруг я поняла, что вокруг слишком тихо, я даже не слышала своего голоса… Главный врач понял, что меня контузило, и написал на бумажке, что не стоит торопиться: две минуты ничего не решат — либо она умерла, либо ее ранило, и мы ей поможем, когда бомбежка прекратится. Дальше я смутно помню, как нас погрузили в грузовик. Только меня отвезли в медчасть, а ее — на ближайшее кладбище.
…Трудно было. Но всем трудно, поэтому и терпели. Вместе легче беда переживается. Совсем прижало, когда немцы продовольственные склады разбомбили. Бадаевские, например.
Жуть как горело. Они ведь несколько километров длятся. И на протяжении всех этих километров — пламя. Жуть, какое зарево. Никакими силами потушить невозможно. Под американскими горками — слышали? — где зоопарк, там тоже склады были, тоже в первые дни разбомбили. Это сразу такой план, видимо, был: город измором взять.
Ничего, нашли свои уловки. На тех же Бадаевских… Там сахарный песок с землей помешался, вся эта пыль после взрывов. Помесь эта ведь сладкая все же, с остатками сахара. Песок вот этот его даже на рынке продавали, потому что когда есть нечего, его отмочат в воде, процедят и к чаю — вода-то сладкая.
Вы, наверно, знаете, каким хлебом приходилось людей кормить. Чего там только не было, кроме муки. И собирали даже прилипшую к половицам муку на хлебзаводах, которая там годами, веками, к полу приставала, в корку превращалась. Из этого хлеб пекли. Ну не было ничего. И дома тоже всякую галантерею пытались в пищу обратить. То есть и косметику кушали, и губную помаду, и присыпки детские. Жили — ни в сказке сказать, ни пером описать, но выжили! Выжили!
А Луга как защищалась! У меня сестра там жила — Рая. Ее немцы угнали с двумя детьми. Их поселил хозяин-немец в коровнике. В половине сарая скот живет, в половине — Раиса с ребятками. Она с детьми этот скот мыла, доила, ухаживала. И спали, как телята, на соломе. И нюхали все, чем там пахло. А зимой! Метели! Сарай-то продувной, хлипкий.
Она рассказывала, как один раз ночью кто-то в дверь постучался. Боязно открывать, но открыла. Открыла, а на улице свистит, дождь хлещет, и стоит на входе женщина с маленьким ребенком. Причем ребенку женщина рот прикрывает, чтобы тот не кричал. Раиса их к себе, в сараюшку, снимает с гостьи все мокрое. Та пытается объяснить не на русском: «Я Ревекка, Ревекка». «Я Рая», — показывает на себя сестра и продолжает в сухое переодевать женщину и мальчика. Ребенка успокоила, чтоб не кричал. Гостья, как могла, объяснила, что за ними гонятся, их ищут. Может, из концлагеря сбежали. Сестра предложила ее спрятать, дальше у себя оставить. Та — нет. Дальше убегать надо. Успели только несколькими словами перекинуться. Сестра сказала, что в Луге живет. Ревекка что-то про себя.
А потом, когда сестра вернулась домой, все эти тяготы на ней сказались. Сырость ведь в сарае, холод. Ревматизм у нее начался страшный. Руки даже расческу к волосам поднять не могли. Одолели болезни, скончалась раньше времени.
А потом вот такой отголосок этого случая. Поехала я на экскурсию по Лужским рубежам. Ко мне подошла женщина — смотрю, вроде знакомая. Оказывается, это соседка Раисы, там в Луге, рядом с ней все время. Она подходит, заводит разговор: «А ты знаешь, кто к Рае приезжал?». А кто к мертвой приехать может? Куда? Зачем? — не понимаю. А соседка говорит: «Из-за границы приезжали Раечку искать, пожилая женщина и сын ее».
Это оказалась та самая Ревекка. А мальчик, которого тогда сестра успокаивала, во взрослого представительного мужчину вырос. Они говорят, что всю жизнь свою спасительницу вспоминали: «Рая, Луга, Ленинград где-то рядом». С трудом отыскали, а ее уже и в живых нет. Потом спрашивали, есть ли у ней родственники. Соседка сказала, что сестра Лидия в Ленинграде. Даже фамилии точной сказать не могла. Как найти Лидию в Ленинграде? Раскланялись, напоследок только то и сказали, что они на Раю чуть ли не молятся, каждый день добрым словом — «Она нам жизнь спасла, как иначе». Вот ведь какие люди благодарные!
Корнитенко Галина Георгиевна
Мало кто может с точностью до минут сказать, когда кончилось его детство. Я могу. Это случилось в 12 часов 40 минут 28 июля 1941 года, когда мне было 14 лет от роду. Я окончила 6-й класс 22-й средней школы (ныне школа № 86) Петроградского района.
