Немец постоянно обстреливал. Взрывались бомбы и снаряды. Лед кололся, машины выходили на этот отколотый лед и часто переворачивались. Бывало, что вместе с людьми, ведь даже водитель, который видел всю обстановку, и то не успевал иногда выпрыгнуть, уходил под воду.
Мне тогда было 11 лет и нас, детей, обязали приходить с саночками и подвозить вещи эвакуированных. Их высаживали на Ладоге, мы брали их вещи и везли в эвакопункт, в церковь. Они сами нести свои пожитки не могли, были совершенно беспомощные. Помню, весной, когда началась грязь, один мужчина не смог без помощи из грязи выйти — не было сил поднять ногу. Его вытаскивали. Первое время их пытались накормить хорошо, давали, например, пшенную кашу с жиром каким-то. Но оказалось, что для них это смертельно. Их кормили горячим обедом, специальным и понемногу. Давали сухой паек, шоколад, сгущенное молоко.
А еще очень хорошо запомнилось, когда в Кобону пришли части из Сибири. Они все были в новых белых полушубках, сапогах или валенках. Были похожи на медведей — сильные, рослые и не оголодавшие. Их привезли в Войбокало ночью, а немец находился рядом. Так они там все передние рубежи противника вырезали без всякой артподготовки, без стрельбы. Они были хорошо подготовлены. Потом их перевезли на Ленинградский фронт.
У меня папа умер в Ленинграде в блокаду. Мама перешла пешком через Ладогу. А мы, дети, жили здесь с самого начала лета у бабушки. Страшно было, потому что бомбили постоянно, и спасались мы только в окопах. Большого голода здесь не было — это все-таки сельская местность, есть картошка. За то, что мы возили вещи эвакуированных, нам давали продуктовые карточки.
Прикот Сергей
К весне 1942 года, к открытию навигации, флотилия выглядела более мощной, чем осенью 1941-го. Осенью грузились в основном не у причала, а через вспомогательные средства. Канлодки привозили грузы, переваливали их на мелкосидящие баржи, и те уже подвозили груз к причалу в Осиновце. Вся погрузка-разгрузка совершалась руками матросов. Это было тяжелейшим физическим испытанием для команды. Зимой отстроили причалы, дорогу к ним, создали специальные рабочие батальоны, стало легче. Порт Кобона принципиально отличался от Осиновецкого порта. Прямо к причалу подходила железнодорожная ветка, причем по земле, а не по каким-то шатким сваям, как в порту Осиновца. Так было значительно легче работать, и не накапливался груз на причалах.
90 % эвакуированного населения проходило через Осиновец. Командировочные, больные, раненые шли через Морье. В поселке Борисова Грива располагался эвакопункт — гражданская организация.
В 1941 году я учился на курсах переподготовки командного состава в училище Фрунзе, в группе военных комендантов. Группа была небольшая, часть умерла, пока мы учились, к апрелю 1942 года осталось человек 15. Прошли мы комиссию, из группы отобрали пятерых, меня в том числе, для работы военными комендантами и отправили пешком на Ладогу.
Порта Осиновец как такового в то время не было. Было несколько жалких рыбацких пирсов на шатающихся сваях. Один — в Осиновце, другой — в Морье, третий, более или менее фундаментальный, у Гольцмана. Вода, камни и сплошной лес сосновый — так выглядело побережье. Был маяк, конечно. У маяка — домик, где гидрометеослужба размещалась. Осиновец — небольшая деревушка из 3–5 деревянных крестьянских домиков. Вокруг никаких населенных пунктов.
Я прибыл туда 4 мая. Комендатура военная, которая отвечала за разгрузку, фактически распалась. Еще в 1941 году, когда немцы утопили две баржи с мукой и зерном, военного коменданта арестовали. Вместо него работал дежурный комендант из воинской части. Комендатура располагалась в землянке. Утром я увидел, что бурно идут строительные работы. Забивали сваи, настилали причалы.
Меня назначили заместителем начальника Осиновецкого порта, Харламова. Главным инженером был Овсянников, капитан порта — Иванов, командир базы — Ванифатьев, капитан 2-го ранга, бывший командир крейсера «Петропавловск». Комендатура отвечала за выполнение плана выгрузки, за сохранность грузов на территории порта и во время доставки их на склад, за противопожарные мероприятия, за организацию противовоздушной обороны в районе порта, за эвакуацию людей, — словом, за все.
В июле 1942 года был создан военный порт. Комендатуру ликвидировали, порт стал подчиняться Управлению перевозок Ленинградского фронта, генералу Шилову. Командовал всем Нефедов. В это время в порту шла тяжелейшая работа. Мы никак не могли уложиться в план, потому что механизации практически не было, только узкоколейные вагонетки. Ни кранов, ни транспортеров для выгрузки. Все делалось вручную, на спинах солдат. Приходилось складировать груз прямо на причале, а это опасно — при бомбежке причал мог обвалиться, и груз тогда оказался бы в воде. Один такой случай был. Но узкоколейные вагонетки, которые раньше возили торф, не успевали доставлять груз на склад, и он все больше накапливался на причалах.
Как-то позвонил оперативник и сказал: «К вам сейчас прибудет командующий фронтом». Подъезжают к причалу 2 автомобиля. Из первого выходит генерал Говоров, из второго — командир базы Ванифатьев. Характерно, что никакой охраны у них не было. Идут прямо к причалу. Мы с комиссаром представились и доложили обстановку. Говоров вежливо выслушал. Он был подтянутый, высокого роста, худощавый, в форме артиллерийского офицера. Я обратил внимание на шпоры на сапогах. Идем на причал. Говоров постоял немножко, посмотрел, развернулся и на выход пошел. Мы сзади его сопровождаем. Я услышал такие слова: «Странно, почему это здесь работают солдаты, а возглавляет комендатура морская». Его визит, наверное, явился основанием для реорганизации перевозочных работ на Ладожском озере.
Мне приказали явиться к Нефедову. Я доложил, как и чем занимался, он внимательно выслушал. Нефедов произвел на меня исключительно благоприятное впечатление. Он был одет по форме, с подворотничком, что тогда было редкостью. Выше среднего роста, немножко полноват, лысоват, с улыбкой на лице. Все время улыбался. Говорил серьезные вещи, а улыбка такая, что кажется, вот-вот засмеется.
Нефедов сразу мне поставил задачи: выполнение плана перевозок, сохранность грузов и причалов, охрана порта. Между нами сложились деловые отношения. Нефедов был вежлив, никогда не оскорблял, не кричал на меня. Все приказания отдавал внятно и спокойно. Я мог переспросить, если что непонятно было.
У него была твердая рука, мог и наказать. Правда, без оскорблений, без криков. Я видел его в жестком состоянии. Это случалось, если надо было работать, а вместо этого строители развлекались или загорали. Тогда он повышал голос. Однажды снял за это с должности командира. Я считаю, что заслуженно. В военное время должен быть порядок. Нефедов не переносил безделья, отлынивания.
Как-то при очередном налете авиации загорелись топливные емкости в бухте Морье. Начался пожар. Нефедов бросился к машине и поехал туда. Не доезжая примерно километра, вынырнул из облаков самолет и начал сбрасывать бомбы и строчить из пулемета. Нефедов никогда при налетах не выходил из машины. Я раза три вместе с ним ездил в Ленинград. Мы с шофером выскакивали при налете, а он оставался, говорил: «Если судьбой предписано, в машине погибну. А если не предписано, живой буду». Остался сидеть и в этот раз. Осколками от сброшенной бомбы его убило.
