Подошли тральщики, чтобы снимать людей, но на каждом из судов пассажиров было больше, чем они могли вместить, то есть все было забито полностью и, конечно, снять всех не могли.
Корабль был на плаву долгое время. Он, правда, медленно погружался, но дрейфовал еще по заливу. Через трое суток подошли два тральщика: один под финским флагом, другой под немецким. Встали довольно далеко, наверное, в паре кабельтовых от нас и спустили шлюпку с белым флагом. Подошли к трапу, поднялись наверх, по радиотрансляции (как ни странно, она еще работала) объявили, что просят старших офицеров пройти в каюту командира корабля.
Туда собралось какое-то количество командиров. Примерно через полчаса они вышли без ремней, без портупей, без оружия, сели в катер, который подошел. Переводчик в рупор кричит с катера: «Не вздумайте сопротивляться, за вами пришлем баржу, и вас отсюда снимут». Вот так началось наше пленение.
Привезли нас в Палдиски. Мы мечтали только о том, чтобы до берега добраться, думали, там сумеем прорваться, захватили кто что мог: пистолеты, гранаты. У меня было в кармане две гранаты. Но немцы нас перехитрили, они причалили баржи в 200 метрах от берега, вдоль узких мостков выставили солдат с автоматами, и нас через строй пропускали по одному, вырваться было невозможно.
На следующее утро нас стали переписывать. Документы мы, конечно, побросали в воду. Я еврей, назвался русским, Алексеем Михайловым. Нас разместили в порту, примерно около тысячи человек, и каждый день гоняли расчищать снег, убирать.
Кормили нормально, так чтобы мы с голоду не умерли, они же хотели, чтоб мы работали. А через две недели, числа 20–21 декабря, нас построили и командуют: на первый-второй рассчитайсь. Первые номера 5 шагов вперед, налево, шагом марш, вторые на месте остались.
Когда стали первые уходить, охранник, который стоял около меня, дернул за шинель одного из уходивших, а меня коленом под зад толкнул вместо него. Я на него разозлился страшно, потому что он изо всех сил саданул, а он мне жизнь спас. Пленных поделили пополам между финнами и немцами, первые номера погрузили на корабль, загнали в трюм, и через двое суток мы оказались в Хельсинки.
Привезли нас 25 декабря, в сочельник, религиозный праздник. Прямо с корабля привели в столовую офицерского училища и накормили хорошим обедом. Вывели нас из училища уже поздно вечером. Город весь — ярко освещен. Во время войны очень удивительно было увидеть так красиво освещенный город.
Привели на станцию, там стоял эшелон из теплушек. Набили нас в них человек по 40. В нашей теплушке — 2 буханки хлеба, пара килограммов селедки и ни капли воды. И мы ехали четверо или пятеро суток, я сейчас уже точно не помню, никакой другой еды не было. Приехали на станцию Мустье, в пересыльный лагерь. Из этого лагеря через два дня нас отвезли на Ханко.
На Ханко нас заставили разминировать то, что мы минировали перед уходом. Я все уговаривал наших ребят не работать на финнов, и они меня приняли за политрука. В один прекрасный день вытащили меня из барака, посадили в легковую машину и отвезли в первый офицерский лагерь, посадили в барак политруков. Так началось мое путешествие по финским лагерям.
Я был в семи лагерях, от Ханко до Петсамо, весь западный берег Финляндии прошел. Пори, Турку, Оулу, Кеми. И последний лагерь был не в самом Питсану, а поблизости, в лесу, мы на лесозаготовках работали.
Финны относились к советским военнопленным по-разному. Кто-то по человечески, а некоторые издевались как могли. В офицерском лагере было очень плохо. Там находилось порядка 2,5 тысяч заключенных, и ежедневно мы хоронили 45–50 человек. Паек состоял из таких круглых лепешек сухих с дыркой посередине, по-фински «рекелейпе», граммов, наверное, 70–80 и полкружки теплой воды. Вот весь паек на сутки.
Я два раза убегал, но, к сожалению, неудачно, потому что финны хитрее нас. Гражданский финн, если видит военнопленного, он близко не подходит. Он идет домой и звонит по телефону. Высылают наряд, в лесу ловят. За первый побег дали 15 палок, за второй — 25, это было у них узаконено. А я просто бежал не в ту сторону. Бессмысленно было бежать в сторону России, бежать надо было в Швецию, там граница рядом совсем, а мы тогда не соображали.
Эвакуированная с Ханко 8-я стрелковая бригада Симоняка на Ленинградском фронте стала 136-й стрелковой дивизией
[33]. В январе 1943-го защитникам Ханко предстояло прорывать блокаду в направлении деревни Марьино. Наши войска находились на правом пологом берегу Невы. А немцы — на левом, крутом и обрывистом. Высота его — метров 14. Гитлеровцы регулярно поливали его водой, превращая в ледяную горку смерти. За ней — сплошные оборонительные позиции, построенные за два с половиной года. Система траншей, торфяные валы, облитые водой. На километр фронта — 8 дзотов, 16 минометных окопов, 70 блиндажей. Подступы прикрывали минные поля и проволочные заграждения. В центре узлов обороны — дополнительные минные поля. Все кирпичные здания поселков приспособлены к обороне. Снаряды орудий и минометов не в состоянии были разрушить окопы противника и его добротно сделанные блиндажи. Невозможно было использовать и преимущество в танках. Тяжелые или средние танки проваливались и вязли в торфяной почве и канавах.
Численное превосходство советских войск над противником было создано по пехоте в 4,5 раза, по артиллерии — в 6–7 раз и по танкам — в 10 раз.
Утром 12 января над Невой стоял густой туман, так что противоположный берег был еле различим. В 9:30 началась небывалая по мощи артподготовка. Форсировать Неву планировалось широким фронтом — от Шлиссельбурга до Невского пятачка. Пехота бросилась на лед Невы, но, распаханная снарядами, оборонительная линия немцев ожила. По атакующим ударили пулеметы.
18 января 1943 года в Рабочем Поселке № 1 и № 5 части Волховского и Ленинградского фронтов соединились
Наступление Красной армии захлебывалось. Однако форсировать Неву помогла случайность. Генерал Симоняк перед началом прорыва приказал доставить на позиции оркестр. Первые звуки Интернационала служили сигналом к атаке пехоты.
Оркестр заиграл немного раньше, чем закончилась артподготовка. Пехота дивизии Симоняка бросилась в атаку. Прямо в зону огня реактивных минометов. Но красноармейцы добрались до противоположного берега уже в тот момент, когда «катюши» перестали стрелять. Наступающим первой волны повезло вдвойне, потому что «катюши» заставили молчать немецкие пулеметы. Бойцам дивизии Симоняка удалось прорвать оборону.
