Все! Я издал победный вопль. Успел! Успел! Я выбросил лопату наверх, подпрыгнул, стараясь подтянуться. Ухватиться было не за что, я вцепился пальцами в рыхлую землю. Земля стала осыпаться, я медленно сполз обратно в яму. Мне стало смешно, вот уж воистину: не рой яму другому.
Через пять минут мне уже было не до смеха, все попытки кончались тем, что я каждый раз сползал на дно ямы. Карабкался и плюхался снова. В голову полезла всякая чертовщина – и Эдгар По с его колодцем и маятником, и преждевременно похороненный Гоголь, и замурованный заживо в пещере индеец Джо. Несчастного Гоголя при эксгумации нашли перевернувшимся в гробу, труп лежал лицом вниз. В средневековой Италии заживо хоронили нераскаявшихся убийц, казаки Запорожской Сечи закапывали убийцу в одном гробу с его жертвой.
Сипло дыша, я сидел на дне ямы. Ветки сосен чернели на вишневом бархате неба ажурными кружевами, вроде тех затейливых узоров, что режут из черной бумаги проворными ножницами загорелые умельцы на курортных набережных. Где-то в надземном мире прокричал петух. Звук, безнадежный и едва уловимый, долетел, будто из другой вселенной. От усталости на меня накатила зыбкая, как после болезни, истома, я не двигался и, точно снятый с креста, смиренно показывал небу свои грязные окровавленные ладони. Странная благость, вроде тихого озарения, наполнила меня. Все будет хорошо, прошептал мне кто-то ласковый. Ты частица вечности, а у вечности нет конца, проговорил тот же голос, ты ищешь ответ, а ответ в тебе самом.
– Что это значит? – спросил я.
– Твоя душа исполнена любви, любовь искупит все. Если это истинная любовь. Змей – хитрейший из зверей полевых, он силен коварством и злом, но любовь сильнее зла. Змей питается вашими пороками и вашей слабостью, но ты защищен любовью…
– Если это истинная любовь…
– Да. Если это истинная любовь. И будь осторожен, предельно осторожен. Любовь сильней, но Зло хитро и вероломно. Изобретательно – не зря Змея зовут лукавым. Уловки Змея неисчислимы, у него тысяча масок и миллион обличий, яд Змея остается ядом даже после его смерти. Лукавый способен ужалить даже из могилы.
– Из могилы…
Вдруг меня будто пихнули в бок, я очнулся и открыл глаза. Вокруг непроглядной сажей чернела ночь. Блаженное послевкусие от разговора с демоном или с ангелом (или то был сердобольный болшевский эльф?) еще пьянило меня. Я поднялся и неожиданно легко выбрался наверх. Лопату искать не стал, пошел через темный бор в сторону дома. Не доходя до сада, у сломанной груши, я замер: в окне дачи горел свет.
39
Свет горел на первом этаже, в спальне. Я его не зажигал.
Горела лампа на тумбочке. Я подкрался к окну. Снизу была видна лишь верхняя часть комнаты – железная спинка кровати, кусок драного ковра с хрестоматийным похищением восточной красавицы парой решительных всадников-брюнетов, скверный русский пейзаж с березами, подаренный деду каким-то забытым приятелем-живописцем, и старая настольная лампа с облупившейся серой краской на жестяном абажуре. Лампа отбрасывала неяркий желтый свет на стену и потолок.
Пригнувшись, пробрался к соседнему окну. Там было темно, лишь косой отсвет из спальни лежал на потолке гостиной. Пошел дальше; в канаве, у забора, как ни удивительно, самозабвенно пели лягушки. Обогнул весь дом и, не доходя до крыльца, застыл. Будто сквозняк пробежал по спине: входная дверь была распахнута настежь. Ноги, точно чугунные, налились противной вялостью, надо было что-то делать, но я не мог двинуться. Меня охватил ужас. Слабость пополам с истерикой – дрянная комбинация.
Это он! Он там, внутри! Дядя Слава, славный малый, – это он! Внезапная догадка парализовала меня. Ему ничего не стоило узнать мой телефон, выяснить адрес дачи – сущий пустяк.
Я очутился в «теремке». Как мне удалось преодолеть расстояние от крыльца до сарая, я не помнил, эти тридцать метров полностью выпали из моего сознания. Стараясь не шуметь, шарил в ящике с инструментами. Нащупал отвертку. Сунул в карман. Нашел молоток, хороший увесистый молоток. Где-то в потемках прятался топор, но искать его не было времени. Во мне росла уверенность, что действовать нужно быстро, молниеносно.
Выставив отвертку как финку, с молотком в другой руке, я взбежал на крыльцо. Не медля, проскочил через темную прихожую, ворвался в гостиную, пнув дверь ногой, влетел в спальню. Спальня была пуста.
Сердце ухало, я так и застыл с молотком над головой. Старый ореховый шкаф, который дед называл шифоньером, кровать, тумбочка и лампа. Ковер и картина маслом – что еще? Я бросился на пол – под кроватью тоже пусто. Моя готовность к битве была абсолютной, но где же враг?
– Где ты?! – зарычал я. – Подонок! Трус! Где ты?
На бегу включив свет в гостиной, промчался на кухню. Опрокинул с грохотом ведро. Прыгая через две ступени, взлетел на второй этаж. Там были две спальни и лестница на чердак. В комнатах я включал свет, заглядывал под кровати. В дальней, родительской спальне, был выход на балкон. Я рывком распахнул шторы, в раскрытую настежь балконную дверь втекала тихая подмосковная ночь. Выскочил на балкон, и показалось, что я заметил быструю тень. Прыткая, словно гадюка, она бесшумно скользнула между яблонь и растворилась в бездонном мраке. Свет из окон дачи наполнил сад тысячей бликов – на листьях, на траве они сияли, как осколки разбитого вдребезги зеркала. Слепящие брызги и густая темень – ландшафт был черней сажи.
Не помню, как очутился в саду. Корявые причудливые тени казались живыми, ползли по взъерошенной траве, карабкались на лохматые деревья. Я бросался от одного призрака к другому, размахивал молотком, что-то кричал.
Потом еще один провал в памяти – и вот снова спальня. Я очнулся перед кроватью, стоял и разглядывал дурацкий ковер. Восточная красавица доверчиво прижималась к храброму похитителю в красном тюрбане, его белый скакун застыл в элегантном прыжке через синий ручей. На берегу ручья, в пестрой мозаике весьма условных цветов и камней, я заметил странный зигзаг, похожий на ленту. Пригляделся – это была змея. Да, змея – черная, с изумрудными полосками и рубиновыми глазами. Я помнил ковер с младенчества, гадину разглядел впервые этой ночью. Увидел змею, которая способна ужалить из могилы.
Сколько времени прошло, как долго я стоял в спальне? Бросив молоток и отвертку на покрывало, сел на край кровати. Мог ли я сам включить лампу? Или оставить входную дверь, распахнутой настежь? И балконную дверь на втором этаже?
Я сел на кровать, уставившись в грязные ладони, точно там, в царапинах, засохшей земле и кровавых мозолях, мог быть ответ. Или кто-то тайком пробрался на дачу? Дядя Слава? Местная шпана, залетный бомж? Или еще одна похотливая пара в отчаянных поисках тайного места?
Не без труда мне почти удалось уговорить себя, что про лампу я просто забыл. Приехал, бросил сумку, абсолютно автоматически щелкнул выключателем – днем даже не видно, горит свет или нет. Логично? А входная дверь… входная дверь раскрылась из-за сквозняка со второго этажа, балкон ведь открыт. На второй этаж утром я не поднимался, наверняка забыл защелкнуть шпингалет в последний приезд с Ларисой.
