– Похотливый мужик тупей барана, – заявила она. – И не надо делать такое лицо. Это правда, и это очень хорошо. Похотливый баран сам пойдет, куда его поманят. И будь ты хоть Эйнштейн, хоть Ньютон, хоть Пифагор – если у тебя встал, то в этот момент твой интеллект не выше интеллекта птеродактиля…
– При чем тут…
– Пардон, питекантропа. Но это не важно.
В ее плане отсутствовала ванна с серной кислотой, не было хитроумного перстня с отравленным шипом, равно как и отравленного зонтика, не планировалась ловушка с опускающимся потолком или бомба под капотом, для осуществления не требовался даже кинжал, топор или револьвер. Повторяю, план был поразительно прост.
– Прежде всего мы должны перестать встречаться. – Она выставила ладонь, сдерживая мой протест. – На время! На время. Тут такая слежка, просто Алмазный фонд! Участковые, консьержки… Не хватало, чтоб еще твои перенты нагрянули.
– Я что-нибудь придумаю…
– Не надо ничего придумывать. Надо просто затаиться. И все.
Я покорно кивнул.
– Тем более тебе будет чем заняться. Сколько соток у тебя на даче?
– Гектар, – пожал я плечами. – А при чем тут…
– На этом гектаре тебе нужно найти место, где никто и никогда не будет копать. И там вырыть яму.
– Ты сошла с ума? Ты хочешь тащить… его… в ковре, что ли? Как в кино, да? Или распилить и рассовать по чемоданам? Я не собираюсь пилить…
– Угомонись! Никто не собирается никого пилить. Он сам приедет на дачу. Тебе нужно будет лишь его закопать. После… Потом.
Я потянулся за сигаретами.
– Дай и мне, – кивнула она на пачку.
– Ты ж не куришь, – сказал я, чиркая зажигалкой.
– Потом брошу. – Она глубоко затянулась, неумело придерживая сигарету тремя пальцами – большим, указательным и безымянным. – Он сам приедет. Я ему скажу, что мне подруга оставила ключи…
– А если он не согласится?
– Голубок, милый мой. – Она ласково тронула мою щеку. – Он не просто согласится, он туда помчится быстрее лани, полетит скорее ясного сокола. Пусть этот вопрос тебя не тревожит.
От этой ее самоуверенности мне стало неловко и неприятно, точно она и меня каким-то образом обидела своим пренебрежительным высокомерием. Я пожал плечами, выпустил аккуратное кольцо в ее сторону.
– Ой! – Она восхищенно выставила ладонь. – Какой отпад! Научи меня тоже, а?
– Потом. Дальше что?
– Дальше: мы приезжаем, пьем шампанское, я чистое, он с таблеткой. Потом я говорю, что мне холодно, мы зажигаем печку, он вырубается, ты закрываешь эту, как ее…
– Вьюшку. – Я задумался. – А как с машиной быть? Вы ведь на его «шестерке» приедете. Что, ее тоже закопать?
– Можно, конечно, и закопать, – усмехнулась она. – Но лучше, я думаю, на ней доехать до Болшева или Подлипок. И там оставить, с ключами в замке зажигания. Как ты думаешь, сколько она там простоит, прежде чем ее угонят?
Она была права: «шаху», да еще экспортную модель, да к тому же в Подмосковье, умыкнут в два счета. Угонят, перебьют номера, перекрасят и продадут. Была машина – нет машины. Просто и гениально.
– А Стамбул при чем тут? – Я кивнул на раскрытую карту. – Мы из Болшева прямиком в Турцию рванем?
Она коварно улыбнулась:
– Не мы. Он в Турцию рванет.
– Не понял…
– Его же начнут искать, правильно?
– Коллеги, – хмыкнул я. – Они в первую очередь.
– Вот именно. Кого будут расспрашивать? Правильно, домашних. Будут рыться в его вещах, найдут карту. Я аккуратно намекну: да, мол, пела пташка что-то про дальние страны и берег турецкий. Обещала горы золотые, соблазняла невинную девушку нецелованную, утреннюю маргаритку ненюханную…
– Ты там не переиграй, маргаритка. Это ж контора, профи. И с карты наши отпечатки пальцев стереть не забудь…
Она попросила не провожать ее, мы молча стояли в сумрачной прихожей. Мне казалось, она уезжает навсегда. Вообще все это напоминало какие-то похороны. Мое отражение в зеркале напоминало лицо хворой собаки с невероятно печальными глазами. Лариса выглядела не лучше.
– Ну… Я пойду. – Она кусала губы, комкала рукав моей рубашки. – Я позвоню.
– Вечером? Сегодня вечером?
– Не знаю… Выйду и позвоню.
Мы снова замолчали. В темный коридор проникали косые лучи с кухни. В ярком свете неспешно плыла серебристая пыль, дубовый паркет матово сиял в солнечных лужах, отдаленно напоминая что-то католическо-кафедральное. Чтобы окончательно меня доконать, не хватало певучего органа и кристального детского хора. Мне начало казаться, что кровь моя густеет и застывает в венах, сердце, окончательно разочаровавшись во мне, тяжелеет и стучит все реже и реже. Что оно уже почти превратилось в камень. Архангелы, с серыми от пепла лицами, сложив крылья, один за другим падали на выжженную землю.
Лариса до крови прикусила нижнюю губу. Она слизывала кровь языком, но красная капля появлялась снова и снова.
– Слушай, – странным чужим голосом начала она. – Что бы ни случилось…
– Все будет хорошо, – глухо, как из могилы, остановил ее я.
– Что бы с нами ни случилось, – повторила она упрямо. – Я никогда не забуду…
Ее лицо, беспомощное, почти жалкое и некрасивое, исказила болезненная гримаса, точно Лариса пыталась проглотить что-то, но это что-то безнадежно застряло в горле. Наше прощание становилось невыносимым, ведь я и сам уже был готов завыть волком.
– Пожалуйста, не надо. – У меня вырвался дурацкий смешок, который начинался как всхлип. – У меня совершенно эгоистические побуждения. Не надо представлять меня бескорыстным героем, эдаким дураком-рыцарем, безвозмездно рубящим драконьи головы. Я это делаю в первую очередь для себя, просто моя цель случайно совпала с твоей. Я это делаю потому, что хочу быть с тобой. А он стоит у меня на пути. Все практично и рационально. Вот так.
Наверху, в квартире Клары Лучко, кто-то отчаянно терзал рояль. Мелодия, по-цыгански ретивая, напоминала «Венгерские рапсодии» Листа.
– Выкинь из головы, будто я это делаю для тебя. И что ты мне должна быть благодарна. – Я старался говорить спокойно и убедительно.
Она покачала головой, как бы говоря: врешь ты все, не верю я тебе. Сложила пополам карту Стамбула и сунула в задний карман джинсов. Взялась за ручку двери, оглянулась, в глазах было то же: не верю я тебе. Не верю.
Впрочем, я сам себе не очень верил. Звякнула цепочка, клацнул замок, Лариса медленно открыла дверь. Я отвернулся, чтобы не видеть, как она уходит.
34
Ее мать дежурила в следующую пятницу, у нас оставалось девять дней. Вечером Лариса не позвонила, и я чуть не сошел с ума. Телефон молчал. Я бесился, орал на немой телефонный аппарат, угрюмым зверем бродил по квартире. Услужливое воображение рисовало гнусные картины в моем мозгу: похотливые руки, слюнявые губы, сладострастный шепот, алчущие лакомств глаза василиска… Ох, как мне хотелось рвануть на Пресню и растерзать мерзавца прямо сейчас, не дожидаясь следующей пятницы!
