Тут она снова была права: игры действительно кончились. Если вам доводилось когда-нибудь планировать убийство, вы с Ларисой наверняка бы согласились.
32
Как у любой сложной задачи, у этой было несколько, а именно три аспекта: моральный, психологический и физический. Оставим на потом моральный аспект. Представим, что вы должны уничтожить носителя абсолютного зла, которого и человеком-то можно назвать лишь по биологическим признакам. Какого-нибудь Адольфа Гитлера, Иосифа Сталина или, к примеру, доктора Менгеле. И не просто уничтожить, а уничтожить своими руками. Лично нажать на спусковой крючок, всыпать яд, воткнуть нож.
Вот тут моральная составляющая начинает переходить в психологическую. Любой из нас, даже самая нежная барышня, не моргнув глазом, прихлопнет комара. Мы все, включая барышню, без проблем прибьем муху или пришлепнем шершня. Раздавить каблуком червя, пожалуй, тоже будет несложно. Раздавить крупную лягушку – барышня явно выходит из игры, отрезать голову и выпотрошить судака возьмутся многие, особенно рыбаки. А вот сделать то же самое с живой курицей – тут у нас остается исключительно сельское население и несколько решительных мужчин из бывших военных. Перерезать горло барану – с этим, пожалуй, справится кое-кто из джигитов. Заколоть свинью или забить быка может лишь профессионал, деревенский мясник или испанский матадор.
Я не джигит, не мясник и далеко не матадор. И не солдат, у нас в институте даже не было военной кафедры. В детстве я не стрелял из рогатки по голубям, не швырял камни в бездомных собак, не таскал кошек за хвост. Когда умер мой вуалехвост, я всерьез горевал несколько часов (мне было семь лет). Поэтому при всей свирепой, воистину космических пропорций, ненависти к дяде Славе меня смущала моя девственность в этом макабрическом ремесле.
Здесь психологический аспект переходит в физический. Пожалуй, точнее будет назвать его практическим. Здесь мы задаем вопрос – как. Как это сделать.
По этому вопросу существует обширная библиография. После незамысловатой истории с ослиной челюстью человечество придумало сотни других, более изощренных способов убийства. На эту мрачную тему написаны миллионы книг: эллинская литература, начиная с Гомера и Эсхила, насквозь пропитана человеческой кровью, авторы Средневековья поддерживают погребальную традицию – один Данте чего стоит, в «Божественной комедии» на тысячу трупов всего лишь один относительно живой персонаж, не считая собаки (или это был волк?), в дальнейшем в эстетику светской литературы влился еще один источник – фольклор варварских народов с их калейдоскопом чудовищно кошмарных историй; для общего впечатления достаточно почитать сказки, собранные братьями Гримм, или скандинавские саги. Из готического или рыцарского романа выросли Эдгар По, Гофман, Вильгельм Гауф, Амброз Бирс.
– При чем тут Амброз Бирс? – грубо перебила меня Лариса. – Эдгар По? Ты можешь заткнуться?
Я заткнулся.
– Ты можешь прекратить болтать? – чуть мягче добавила она. – Ты думаешь, тебе одному страшно?
Она протянула руку, сжала мое запястье, ладонь ее была как ледышка.
– Так холодно… – прошептала она, прижимаясь ко мне. – Лето, а холод, как…
Она не договорила, задумчиво произнесла, точно разговаривала сама с собой:
– Яд, безусловно, самый оптимальный вариант. Но яд обнаружат при вскрытии. Да и где его взять, яд?
– В магазине «Юный химик»… – Я осекся, но Лариса улыбнулась почти благосклонно. – А может, когда он принимает ванну, ему туда утюг электрический уронить?
Она задумчиво кивнула, мол, неплохая мысль.
– Или, – воодушевился я, – подсыпать снотворного в чай и спящего утопить в ванной?
– Хорошо. Это очень хорошо. Вот только он душ предпочитает. В душе как-то сложно утопить…
– Да, в душе сложно… А что, если…
– Но снотворное – это очень хорошо… – Она не слушала, зло посмотрела сквозь меня. – Поглядим, как доктору понравится его лекарство.
– Какое лекарство?
– Та дрянь, которую он мне тогда подсыпал. «Эликсир правды» у них называется – он сам потом мне сказал. Его на допросах используют: руки-ноги отключаются, будто паралич, но при этом болтаешь как заведенный. Две таблетки…
– Где их взять, таблетки? Не пойдем же мы в аптеку покупать?
– Не надо в аптеку. Я их у матери… – Она сделала элегантный жест рукой. – Таблетки есть. Таблетки есть, а вот плана… Плана у нас нет.
Моя фантазия тяготела к технически изощренным идеям: я предлагал перерезать тормозные шланги в его «Жигулях», отравить спящего газом, подсыпать толченый алмаз в овсянку.
– Алмаз? – недоверчиво переспросила она. – А кто его толочь будет? Дальше думаем.
Резонный аргумент. И мы думали дальше.
В процессе произошла любопытная трансформация: дядя Слава стал именоваться просто «он» или «славный малый», к тому же мое сознание перестало воспринимать его как реального человека, он перешел из категории реальных живых мерзавцев в категорию почти вымышленных злодеев.
Утратив трехмерность, «славный малый» стал картонным страшилищем, фанерным Бармалеем, балаганной мишенью, в которую, смеясь, можно швырять камни, стрелять из лука или метать ножи и томагавки.
– Слушай! – Глаза Ларисы таинственно засветились. – Ведь твой папаша мотается по заграницам?
– Ну он типа в этом, как его… – прикидываясь придурком, ответил я. – Во Внешторге работает.
Она не обратила внимания.
– У вас есть карты? Городские карты? Ну типа Лондон там, Париж, Нью-Йорк?
Я кивнул, не понимая, к чему она клонит.
Из нижнего ящика стола вытащил стопку разного бумажного барахла, привезенного отцом из командировок. Вывалил на ковер. Пестрые брошюры отелей, какие-то рекламные листовки, журналы с яркими обложками на глянцевой бумаге и, конечно, карты. Парижа и Лондона не оказалось, зато были Стамбул, Улан-Батор и Хельсинки.
– Очень хорошо! – Она раскрыла карту Стамбула, разложив по полу бумажную гармошку с путаницей незнакомых улиц и переулков. – Кажется, у нас есть план.
33
План был великолепен. Он был прост и логичен, а главное, безупречен. Лаконичен, как изречение гения. Зависть кольнула меня под лопатку, мне слегка, совсем чуть-чуть, стало обидно, что столь изящная конструкция родилась не в моей голове.
Лариса с победным видом посмотрела на меня сверху вниз, я, сорвав с головы невидимую шляпу, в почтительном реверансе отступил назад.
– Да, миледи! – Я шаркнул по полу воображаемым плюмажем из страусиных перьев. – Восхитительно!
В отличие от хода моей мысли, по-мужски рациональной и тяготеющей к использованию всевозможных механических приспособлений, ее идея была чисто женской, целиком построенной на изощренном коварстве. Точнее, на психологии.
