– Ну?
– Она собиралась снимать фильм про Ван Гога. Про чокнутого голландца, который в нынешней Германии, скорее всего, угодил бы в Бухенвальд. После «Триумфа воли» Лени не сняла ни одного пропагандистского кадра.
– А до этого?
– А до этого ее увлекла эстетика фашизма. Форма, а не содержание.
– Так ты хочешь сказать, что художник не несет ответственности за свое творчество? – Лариса тряхнула головой. – Убери руку.
– Пожалуйста. – Я убрал. – А ты считаешь, что ее надо было повесить в Нюрнберге? Да?
– Ну не повесить… Но нельзя же к художникам подходить с другой меркой!
– Нельзя? – возмутился я. – К каждому человеку нужно подходить с особой меркой!
– А уж тем более к художнику!
– Ну такого, как Налбандян, за его «Полковник Брежнев с десантом на Малой земле», я бы собственноручно выпорол на Красной площади.
– А чем твоя Рифеншталь лучше?
– Рифеншталь – гений. – Я зажал Ларисе нос пальцами. – А Налбандян – бездарь и холуй.
Лариса вывернулась и, вскочив на колени, звонко треснула альбомом мне по голове. Я возмутился, тут же ногами обхватил ее талию и завалил на спину. Альбом шлепнулся на пол, раскрывшись глянцевым разворотом, где хрупкая семидесятилетняя бабушка с фарфоровой улыбкой стояла в безупречно отутюженном костюме сафари в окружении мускулистых гигантов шоколадного цвета, невинно, как в раю, выставляющих напоказ свои полуметровые фаллосы.
Подмяв Ларису под себя, я нашел ее губы; она еще продолжала сопротивляться, но уже без азарта, а скорее так, для виду. И тут раздался звонок в дверь.
31
– Кто там? – прильнув к двери, спросил я.
На лестничной клетке не горел свет, в глазок я сумел различить лишь силуэт. Скорее мужской, чем женский.
– Квартира Голубевых? – Голос звучал официально, с малороссийским выговором. – Участковый. Лейтенант Бельмах.
Я стоял голый перед дверью и не знал, что делать. Очень хотелось послать лейтенанта к чертовой матери.
– Что вам нужно? – спросил я.
– Откройте. Не могу же я с вами говорить через закрытую дверь?
– У вас неплохо получается.
– Не надо умничать. Откройте дверь.
– Я не одет.
– Я подожду.
– Ждите.
Я вернулся в спальню. Лариса, стиснув голые колени, настороженно сидела в углу кровати. Она тревожно взглянула на меня.
– Мент. – Я вытащил джинсы из-под кровати. – Участковый.
– Что ему нужно? – спросила она.
– Понятия не имею, – соврал я; мне было известно, откуда дует ветер. – Сиди тихо.
Чмокнув Ларису куда-то в голову и на ходу натягивая майку, я пошел открывать. Участковый оказался рыжеватым молодцом чуть старше меня, похожим на плакатного комбайнера времен покорения целины. Я впустил его в прихожую, милиционер снял фуражку и пригладил свой деревенский ежик. Его взгляд приковала отчаянно сисястая статуэтка африканской богини Кабо-ну, украшавшей подзеркальник.
– Богиня бушменов, отвечает за осадки и плодородие почвы, – вежливо проинформировал я. – Что вас привело ко мне, лейтенант Бельман?
– Бельмах, – с непонятным раздражением поправил лейтенант; один из передних зубов у него был стальным. – Это белорусская фамилия, очень старая белорусская фамилия. Древняя.
– Извините. – Мне вдруг стало любопытно: есть ли вообще среди участковых евреи? Хоть один? – Да, конечно. Лейтенант Бель… мах.
Лейтенант с древней белорусской фамилией кашлянул в кулак.
– Гражданин Голубев, – начал он не очень бодро, – у нас есть сведения, что на вашей жилплощади собираются лица подозрительного характера…
– Какого характера лица? – не понял я.
– Подозрительного… лица… характера.
– Погодите, лейтенант. Как у лиц вообще может быть характер? У лиц могут быть черты. Приметы, на худой конец. Покатый лоб или оттопыренные уши, широкий нос или скошенный подбородок. О каких чертах мы ведем речь?
– О подозрительных… – неуверенно произнес милиционер. – Лиц чертах.
Сердечно улыбаясь, я развел руками:
– Вы бы так и сказали! Лиц подозрительных черты! Вот о чем вы! Кстати, ваш земляк, минский оперуполномоченный Чезаре Ломброзо делил всех преступников на четыре группы – душегуб, вор, насильник и жулик. Он считал непременной чертой лица душегуба – проще говоря, убийцы – широко расставленные глаза. Ломброзо предлагал всех этих, с широко расставленными глазами, отловить и посадить в каталажку еще до того, как они кого-нибудь придушили или зарезали. У насильника, по его мнению, должны быть крупные надбровные дуги, знаете, как у орангутанга. У жулика – маленький рот, а у вора – длинные мочки. Вот такие. – Я потянул вниз свои уши. – Так кого мы ловим в моей квартире?
– Гражданин Голубев. – Мент начал злиться. – Давайте по-хорошему…
– Давайте, – радушно согласился я. – До свидания.
Сделав шаг и потянувшись к двери, я начал теснить его к выходу.
– В связи с постановлением Моссовета и в целях усиления борьбы… – быстро заговорил он, отступая. – С хулиганством и тунеядством на территории…
– Приятных выходных! – Я распахнул дверь.
– Вы не являетесь ответственным квартиросъемщиком и поэтому не имеете права оставлять на ночевку лиц с неустановленной пропиской и…
Он оказался за порогом, я начал закрывать дверь:
– Все! Привет!
– Диссидент патлатый! – зло прошипел участковый в дверную щель. – Хиппи!
Я захохотал:
– От Бельмана и слышу!
От души грохнув дверью, я обшарил куртку на вешалке, вытащил сигареты. Пошел на кухню, спички ломались, только с третьей удалось прикурить.
– Консьержка стукнула? – Лариса стояла в дверях, она успела одеться и даже причесаться.
– Да. – Врать было бессмысленно. – Но один черт они не могут врываться без ордера…
– Без чего? Без ордера? – Лариса простодушно рассмеялась. – Мы что, в Сан-Франциско, штат Калифорния? Я буду разговаривать с вами только в присутствии моего адвоката! Да?
Она подошла ко мне, неожиданно строгая, с прямой спиной. Двумя пальцами, как пинцетом, взяла у меня изо рта сигарету. Прикрыв глаза, сосредоточенно затянулась, внимательно и чутко, будто пытаясь мысленно проследить путь дымного яда по своим дыхательным путям.
– Мы должны быть очень осторожны, Голубок. Предельно осторожны.
Она еще раз затянулась, выпустила дым и со злостью воткнула сигарету в горшок с вялым кактусом.
– Все, – добавила. – Игры кончились.
