Как же я его ненавидел! Кажется, за всю жизнь я не испытывал большей злобы ни к одному существу. Я встал, несколько раз сплюнул, рукавом куртки вытер рот. От зоопарка пахнуло диким зверьем. Енот, должно быть, хотя я и не был уверен в направлении ветра. Поднял голову: небо стало грязно-коричневым, свинцовые облака по краю были подкрашены кармином. Почему закаты в Москве такие мрачные, будто перед концом света? Неожиданно на меня снизошло что-то вроде озарения – точно добрый ангел, развернув декорацию, показал мне изнанку мироздания.
А, собственно, почему? И кто он такой? Какой-то паршивый стукач, извращенец и подонок! Почему мы вообще должны обращать на него внимание?
– Пошел ты на хер! – крикнул я в небо и бегом бросился к парадному.
Я влетел в подъезд и замер – там был охранник. Старый хрыч в синей униформе сидел за дешевым конторским столом и разгадывал кроссворд. Лампа с железным абажуром, чай, подстаканник, телефон.
– Вы к кому, молодой человек? – Вохровец взглянул поверх очков.
– В тридцать пятую, – небрежно бросил я. – К Каширской.
Главное – вести себя уверенно, главное – не суетиться. Сжав кулаки в карманах куртки, я лениво подошел к лифту, нажал кнопку. Охранник положил руку на трубку телефона. На костяшках синела татуировка «Коля».
– Я с Ларисой только что разговаривал. – Я кивнул на телефон и улыбнулся. – Она ждет меня.
Кабина лифта, кряхтя, ползла с самой верхотуры, с двенадцатого этажа.
На табло сонно зажигались молочные цифры. Рука Коли лежала на трубке, определенно, я не внушал полного доверия старому вертухаю. Лифт миновал девятый этаж.
– Предпочитаете «Вечерку»? – заинтересованно спросил я, по спине медленно сползла холодная щекотная капля. – Мне лично кроссворды в «Труде» кажутся более изобретательными.
– Это «Комсомолка». – Коля оставил в покое телефон, снял очки, моргая посмотрел на меня. – В «Труде» слишком уж заковыристые. Это верно.
Лифт прошел пятый этаж.
– Может, что-нибудь подскажу? – Я был сама любезность. – Вопросы есть?
Он проворно нацепил очки, уткнулся в газету, водя по кроссворду шариковой ручкой.
– Ага! – нашел он. – Американский писатель семь букв, третья «а»?
– Драйзер.
Он потыкал ручкой, считая квадраты. Хмыкнул. Недоверчиво посмотрел снизу вверх.
– Наука, изучающая череп человека?
– Краниология.
Коля крякнул, бормоча, снова начал тыкать шариковой ручкой в квадраты.
– Третья буква «а», – услужливо подсказал я.
Лифт дополз до первого. Дверь раскрылась, я шагнул в кабину. Наугад ткнул в кнопку шестого этажа.
– Персонаж трагедии Вэ Шекспира! – крикнул Коля вдогонку. – «И» краткое на конце! Третья «а»!
Лифт конвульсивно дернулся и потащился наверх.
– Ну давай, давай, милый! – умоляюще крикнул я в щиток с кнопками.
Выскочил на шестом. Нет, этажом выше. Двери не успели закрыться, я уже жал на седьмой. На седьмом кто-то жарил картошку на сливочном масле, последний раз я ел сутки назад. Дверь тридцать пятой квартиры надменно краснела фальшивой кожей почти королевского колера, кокетливые золотые гвозди и якобы антикварная ручка из литой бронзы, по задумке хозяина, должны были внушать респект к состоятельным и не без чувства стиля обитателям. Звонок откликнулся птичьей трелью. Я услышал шаги, и дверь отворилась.
Никто и никогда не реагировал на мое появление с таким ужасом. Лариса открыла рот, но смогла лишь выдохнуть: «Это ты». Да, это был я.
– Собирайся! Все решено! – выпалил я. – Мы взрослые люди! Мы свободные люди и будем жить так, как мы хотим! Собирайся!
Ужас на ее лице сменился растерянностью, страдальческой и бесконечной, как у пятилетней девочки, потерявшейся в толпе, руки сложились в молитвенном жесте.
– Нет… нет…
– Не нет, а да! Собирайся! Ты уходишь со мной прямо сейчас!
– Ты с ума сошел. – Она провела ладонями по лицу, точно пытаясь проснуться. – С ума сошел. Они сейчас будут здесь. Мать звонила, они уже едут…
– Они едут! Пошли они к чертям собачьим!
– Не ори! – Лариса наконец пришла в себя. – Соседи сбегутся.
– Плевать мне на соседей!
Она подалась ко мне, зорко взглянула.
– Голубь, да ты пьян.
– Какая, к черту, разница? Пьян, трезв… Дело в том…
– Дело в том, – перебила она, – что ты немедленно едешь домой…
– Ни в коем…
– Повторяю! – Она схватила меня за грудки. – Немедленно! Я завтра утром к тебе приеду, и мы все решим. Все решим, понятно!
– Но…
– Никаких «но»… Немедленно! – Она сморщила нос. – Что за запах? Чем от тебя воняет?
27
Лифт медленно полз вниз. Не пытайтесь самостоятельно выбраться из кабины, это может привести к падению в шахту, предупреждала табличка. Первый этаж. Охранник, увидев меня, хотел что-то спросить.
– Клавдий, – бросил я на ходу. – Муж Гертруды.
Пнув дверь, я оказался на улице и почти столкнулся с матерью Ларисы. Сходство было потрясающим, почти пугающим. Каким-то сверхъестественным. Не только нос, губы, посадка головы – то, как она подалась назад, пропуская меня, как усмехнулась, – все было точной копией. Включая золотистые искры в рысьих глазах.
– Извините, – пробормотал я.
И тут же, еще до того как включился мой мозг, дикий звериный инстинкт взорвал меня изнутри порцией адреналина – мерзавец должен быть тут! Совсем рядом! Сейчас я увижу его!
На парковке появилась еще одна машина. Экспортная «шестерка», рыжая, цвет этот, вполне уместно ситуации, назывался «коррида». Спускаясь по ступеням, я увидел фигуру у шлагбаума. Уже было темно, я смог различить лишь силуэт мужчины. Он возился с замком. Замедлив шаг, я начал рыться в карманах, достал сигарету. Руки у меня тряслись. Сунув курево в рот, не спеша направился к шлагбауму. Подходя, расслышал, как он материт замок.
– Огоньку не будет? – небрежно спросил я.
Мужчина продолжал мучиться с замком – похоже, у него ключ застрял. Не поднимая головы, он бросил:
– Не курю и вам не советую.
Да, это был тот самый голос, который обещал отбить мне почки. Дядя Слава. Вот, значит, ты какой… Мне стоило невероятного усилия не броситься на него прямо тут, не вцепиться ему в горло, не раздробить его череп об этот желтый шлагбаум. Диковинная смесь чувств оглушила: безумная ненависть, почти физиологическое отвращение и неожиданно веселое злорадство – великий и ужасный дядя Слава оказался на целую голову ниже меня. Вообще он напоминал подростка, эдакого недомерка-отличника, освобожденного от уроков физкультуры.
