Пришлось спускаться и, подталкивая Васю под зад, водворять его на толстую нижнюю ветку, находящуюся метрах в пяти от земли.
– Я так до полковника не доживу, – ворчал Лаврухин. – Я с тобой лейтенантом помру, сыщик ты грёбаный. У тебя хоть оружие есть?
– Ты моё оружие, Лавруха, – заверил его Севка, усаживаясь на ветку.
Сверху открывался отличный вид. Двор просматривался как на ладони, а соседние сосны густыми ветвями скрывали Севку с Лаврухиным от постороннего взгляда.
Во дворе находился огромный сарай, гараж, колодец, туалет и навес, под которым лежали дрова. Никакого огорода и в помине не было, так что перспектива реинкарнации в укропе не могла воплотиться в жизнь.
– И сколько тут куковать? – поинтересовался Лаврухин. Он сидел, прислонившись спиной к стволу и занимал более-менее устойчивую позицию, в отличие от Севки, который устроился посередине ветки, оседлав её верхом.
– Пока что-нибудь не увидим, – откликнулся Фокин. – Эх, жалко бинокля нет! Занавесочки на окнах приоткрыты, но отсюда ничего не видно.
Они просидели около часа, но ничего не произошло.
– Заразы, почему она даже в туалет не выходят? – ворчал Лаврухин. – Я затёк, Фок!
– Вей гнездо, – огрызнулся Севка. Он верил в свою затею увидеть что-то значительное, или хотя бы выяснить, сколько в доме народу.
Через пару часов стало темнеть.
– Фок, можно с ветки пописать? – простонал Вася.
– Валяй, удобряй природу, – разрешил Севка, не отводя глаз от дома, в окнах которого зажёгся свет. Чья-то рука резко задёрнула занавески.
– Ты как хочешь, Фок, а я звоню, чтобы вызывали ОМОН.
– Смотри! – Севка показал на пролесок, где замелькали фары машины. – Сюда кто-то едет.
Они замерли, не дыша.
К воротам подъехал микроавтобус. Из дома стали выбегать люди.
– Один, два, три, четыре, пять, шесть… – ошарашенно считал Вася. – Да тут осиное гнездо, Фок! Нет, без ОМОНА нам не справиться…
Все выбегавшие были парнями в возрасте около тридцати. Ван Гога среди них не оказалось. Телосложение и лица парней красноречиво указывали на их принадлежность к криминальному миру.
Двое слаженно открыли ворота, и микроавтобус въехал во двор. Другие два бандюгана, выйдя на улицу, внимательно осмотрели окрестности, выразительно держа руки в карманах, где наверняка прятали пистолеты.
Два бугая во дворе быстро открыли сарай.
Из микроавтобуса выскочили ещё трое головорезов.
– Сколько там? – спросил кто-то.
– Как с куста, все десять, – отрапортовал один из приехавших. Он открыл заднюю дверь микроавтобуса и предал по цепочке десять рулонов, обёрнутых в мешковину. Рулоны исчезли в сарае, и два парня, очевидно, ответственных за хранилище, закрыли дверь и проверили крепость замков.
– Они прячут картины Грачевского! – прошептал Севка, перебираясь к концу ветки, чтобы лучше видеть, что происходит внизу.
– Я вызываю ОМОН! – обнимая ствол, тихо простонал Вася. – Ты затащил меня в этот улей! Ты! Живым нам отсюда без ОМОНа не выбраться!
И тут Севкин мобильный громко исполнил канкан. Этот рингтон был заряжен на вызов от Драмы Ивановны.
– Мама, – прошептал Вася, ещё крепче прижимаясь к стволу. – Это конец! У меня только один ствол и то мелкокалиберный…
Севка попытался отключить телефон, но не смог до него дотянуться, балансируя на тонком конце ветки.
– Пацаны, у кого телефон звонит? – спросил кто-то из банды Ван Гога.
– Не у меня, не у меня, не у меня, – эхом донеслись до Севки ответы.
Как-кан продолжал играть, а внизу отчетливо послышались звуки взведённых курков.
– Эй, пацаны! Вон на дереве что-то шевелится! – Пули шваркнули по соседним соснам, и отлетевшие щепки оцарапали Севке щёку.
Парни выбежали за ворота и бросились прочёсывать пролесок, время от времени постреливая по кустам и деревьям.
Телефон с настырностью исполнял канкан – Драма Ивановна по-прежнему пыталась дозвониться до Фокина.
– Уволена, мымра старая. Навсегда! – прошептал в отчаянии Фокин.
– Там кто-то есть! – закричали внизу.
Парни столпились у соседнего дерева, сканируя его фонарём.
– Не стреляйте, – распорядился чей-то голос. – Нужно брать живьём…
Севка дотянулся наконец до мобильного и отключил его.
– Кукуй, – еле слышно приказал Вася.
– Что? – не понял Фокин.
– Кукуй, говорю, будто ты кукушка! – истерично зашептал Лаврухин и вдруг громко и очень достоверно кукарекнул.
– Пацаны, а где это у нас тут петух завёлся? – растерянно спросили внизу.
– Что ты имеешь в виду? На что намекаешь, сука?! – Под деревом послышались звуки борьбы, а затем грохот отчаянного мордобития. Бандиты сцепились между собой.
– Братва! Прекратите мочилово! – орал кто-то.
– Ты в курсе, что петухи на соснах не живут? – тихо спросил Севка Лаврухина.
– Я специальный петух, – икнул Вася. – Кукухин сын. – Он достал пистолет и прицелился в дерущуюся толпу.
– Не стреляй! – успел крикнуть Севка, чувствуя, что ветка под ним подламывается, и он неотвратимо летит в гущу бандитов, которым так хочется почесать кулаки, и которым так нужна жертва, посланная с небес в виде Фокина.
Драться было бессмысленно, поэтому Севка зубами вцепился кому-то в глотку, решив погибнуть со смыслом – загрызть хоть одного бандита.
Пусть Мила Милавина горюет до конца жизни, заливая его могилу слезами и засыпая розами…
– Лаврухин! Это Лаврухин! – орал на дереве Вася. – Немедленно вызывайте ОМОН! Обнаружена банда «искусствоведов» в тридцати километрах от города! Ван Гог жив! Ты, сука, ОМОН вызови, а потом я тебе объясню, кто такой Лаврухин!
Севка почувствовал чужую кровь на зубах и, не успев понять её вкус, получил такой сокрушительный удар в голову, что сразу отправился путешествовать в мир без теней и без красок.
* * *
Очнулся он на полу, в комнате, которую можно было назвать и кухней, и гостиной, и спальней одновременно. Типичная деревенская обстановка: русская печь, стол с остатками ужина, кровать, застеленная хлопчатобумажным покрывалом, цветные половики, старенький телевизор, комод и потёртое кресло – вот как выглядела берлога «главного искусствоведа страны».
Рядом, на полу, сидел Вася с фингалом под глазом. Его милицейскую фуражку примерял перед зеркалом Ван Гог. Отсутствие правого уха не позволяло сидеть фуражке красиво, и она кренилась вправо, придавая Ван Гогу расхлябанный и легкомысленный вид.
Затылок у Севки ломило, а руки, которые почему-то никто не потрудился связать, сильно болели, видно, их сильно заламывали, когда волокли Севку в дом.
