– Кира, ты должна рассказать все, что знаешь. Скажи, когда и почему вернулся Иван Палыч? Как он мог очутиться в твоей комнате? Вспоминай, думай, рассказывай. Ты так же по уши в этой истории, как и я!
– Иван Палыч? В моем шкафу? Черт, придется менять гардероб! – начала дурачиться Кира.
Кажется, от нее ничего не добьешься. Может, мне снова поднапрячь мозги?
Мырка – это бывшая учительница. Она узнала о связи своего мужа и Киры, а также узнала о том, как красиво и тупо они оставили Балашова без штанов. Если Виктор выходит из игры, балашовские богатства достаются ей и ее ребенку. Сам бес велит избавиться ей от Виктора, тем более, если у нее есть какой-нибудь возлюбленный. Она наводит Балашова на сладкую парочку, они с дружком прячутся в доме и, подловив момент, обставляют все так, что убийство Виктора кажется делом рук ревнивого Балашова. Только почему они не смываются? Зачем обыскали Виктора и перерыли стол Балашова? Почему убили эконома, охранника, а Мороза огрели по голове? И самое главное. Неужели Кира такая дура, что позволила все захапать женатому любовнику? В чем ее выгода? Реальных вопросов получалось больше, чем возможных ответов.
– Умирает пасечник...
– Молчать! Кира, когда вернулся Иван Палыч?
– Мне об этом ничего не известно. Зато известно, что ты не улетал в Париж.
Значит, Мырка – это учительница. Мягкий знак – ее любовник. Откуда они так хорошо знают дом, что легко в нем прячутся и вырубают свет там, где хотят? Они не уходят, потому что следующий – Балашов. Он может раздуть скандал, подать в суд, заявить, что его обокрали мошенники. Но тогда и Киру нужно того... к Виктору, эконому и Сене. Нет, с Кирой что-то не то. Не могла она допустить, чтобы вот так все на Виктора. В чем ее выгода?
– Ну, господа, умирает пасечник...
– Значит ты, Кира, настаиваешь, что во всем виноват я.
Кире-то какая выгода?
– Я ни на чем не настаиваю.
«Калеса» – это машина Виктора. Они собирались ее использовать. Увезти трупы в багажнике?
– Я знаю, как вы с Виктором меня обставили. Только не могу понять – какой твой в этом интерес? Даже при разводе со мной ты имела бы больше. Ведь теперь у тебя ничего нет! Все достанется Тамаре.
– Ну, господа, этот анекдот идеально подходит к вашей ситуации! Вообще-то он подходит ко всем жизненным ситуациям, потому что очень глубоко философский. Но матерный. Умирает пасечник...
– Молчать!
Почему не гаснет свет? Интересно, что они будут делать, если мы действительно запремся в гостиной и просидим до утра, играя в «Зассыху»?
– Кира, я не пойму, зачем тебе это было нужно? Какой тебе прок от того, что все стало принадлежать Виктору?
– Не поймешь! – Кира залилась серебристым смехом. – Не поймешь!
«Я буду вовремя и на стреме». Вовремя – это когда? Значит, был условленный час? На стреме – это зачем? Чтобы убивать всех, кто попадется на пути? Мягкий знак – это не перевернутое Р. Этот парень с трудом пишет, он не стал бы экспериментировать с плохо знакомым ему алфавитом. Может быть, мягкий знак – это не начало, а конец слова?
– Кира, неужели ты никогда меня не любила?
Вот это он зря. Я думала, что мы это уже проехали. Ведь было же «кто такая Кира».
– Любила?! – Кира развеселилась от души. – Посмотри на меня, Ярик! А теперь найди зеркало и посмотри на себя! Любила! – Кира смеялась искренне, не натянуто, она радовалась так, будто ее любовничек, на которого переписано все балашовское имущество, на чей счет ушли все балашовские деньги – жив, здоров, и невредим.
Единственное мужское имя, известное мне, которое заканчивается на мягкий знак – это Лель. Трогательный юноша из сказочки «Снегурочка», который хорошо поет.
Балашов зашагал по гостиной. Он заметался туда-сюда, потом вдруг остановился у посудного шкафа с гнутым тонированным стеклом и уставился на свое отражение.
– Да, ты не могла меня любить. Как я сразу этого не понял?
Плевать на Балашова. Все равно это не Он.
– И я не мог тебя любить. Я любил твоего ребенка.
Кира перестала смеяться. Такое публичное признание ей не понравилось.
– Между прочим, господин Балашов, этот анекдот – идеальная психологическая помощь в вашей ситуации...
Балашов запустил руку в карман и вытащил десять долларов.
– Это тебе, – протянул он Морозу. – За десять минут молчания.
– Пять! – торганулся Мороз, схватив десятку. Он взял со стола бутылку коньяка, ловко ее открыл и плеснул темную жидкость в рюмку. – Раз не хотите анекдот, раз не желаете в картишки, то я напьюсь. Тост. Чтобы у нас все было и нам за это ничего не было! Гусары пьют стоя.
Мороз вскочил и залпом выпил коньяк. Он постоял секунду, словно прислушиваясь, как коньяк добирается до желудка, и вдруг осел на пол, увлекая за собой тарелку с остатками салата.
– Внутренний ветер, – вспомнила я. – Переизбыток ян.
Балашов бросился к нему и стал колотить его по щекам, рискуя выбить Морозу челюсть. Кира тяжело вздохнула:
– Зачем было тащить этого ублюдка сюда?
– Он спит, – сказал Балашов, нащупав у Мороза пульс. – Как убитый. Странно.
– Зря тратился, – я вытащила у Мороза из кулачка десятку и сунула себе в карман. И тут меня осенило. «Калеса» – это не машина. Это коньяк, от которого падают замертво.
– Странно, – сказал Балашов. – Откуда коньяк? В моем доме его никогда не бывает, я не переношу этот запах.
Кира развернула красивые плечи и резко встала из кресла.
– Ярик, дай ключ. Мне нужно в туалет.
Балашов поднял Мороза на руки и переложил на диван.
– Я слышал, такое бывает. Непереносимость алкоголя. Человек падает от одной чайной ложки.
– Ключ! – завизжала Кира. – Я умираю, хочу в туалет!
– Ты никуда не пойдешь. Это опасно.
– Ключ! Или я выпрыгну в окно.
Странно, что она ничего не боится. Ведь не думает же она всерьез, что всех убил Балашов.
– Я никого не боюсь! – заорала Кира. – Кроме тебя.
– Я не отдам тебе ключ. Мы просидим здесь до утра, а утром все...
– Приземлится и рассосется, – подсказала я ему.
Иван Палыча нашли в Кириной комнате. Кира занервничала после того, как Мороз кулем свалился под стол, выпив коньяк.
Я не знаю имени, заканчивающегося на мягкий знак. А если бы и знала – это ничего не меняет.
– Пусти! – Кира бросилась к открытому окну, но Балашов перехватил ее за руку и швырнул в кресло.
– Что ж ты так разбушевалась-то? Сиди. Все нужды – под елкой, – проявил он похвальную жесткость.
