– Алину убили из-за картин, а вовсе не из-за беременности и желания шантажировать Гошина, – уверенно заявил Славка, – Раду пытались убить, или всё же убили из-за того, что она сунула свой пьяный нос не туда, куда следует, в Феликса стреляли, потому что он вместе с нами обнаружил вытравленные подписи на пейзажах, значит…. следующими кандидатами на тот свет должны быть мы!
– Мы?! – уставилась на него Лидия, и в тот же момент в кармане её пиджака заверещал мобильный.
– Ида Григорьевна, – испуганно прошептала она, посмотрев на дисплей. – Мы совсем про неё забыли!
– Спокойно! – Славка сделал осаждающий панику жест рукой и сладко ответил: – Але?!
– Орлик, ты полный засранец, неуч, бездарь, дрозд нелетучий, раздолбай безответственный! – хрипло проорала Ида Григорьевна в трубку.
Славка поспешно прикрыл микрофон рукой, чтобы Лидия, не дай бог, не услышала ругательства, обращённые к нему в мужском роде.
– Ты почему до сих пор не нашёл меня, сволочь?! Ты решил угробить меня в расцвете сил, гадость такая?! Решил сгноить в темноте, загнобить холодом, уморить голодом и угробить здоровым образом жизни?!!
– Ида Григорьевна…
– Пакость! – заорала старуха. – Говнюк! Тупица!! Ты сам-то пробовал не жрать два дня?! Пробовал не пить, не курить, мёрзнуть, трястись от страха и безысходности?!!
– Всю жизнь пробую, – сказал Славка чистую правду.
– Скотина!
– Ида Григорьевна, если вы будете только ругаться, то ваш телефон сядет, и тогда я точно вас не найду.
– Убогий козёл!
– Попробуйте описать помещение, где вы сидите. Что там есть, кроме холодных стен, покрытых влагой?
– Трубы, мать твою, тут есть. Длинные, поганые трубы!
– Они холодные, или горячие?
– Как они могут быть горячими, идиот, если я околела от холода?!!
– Простите. Не сообразил.
– Да ты вообще соображать-то умеешь, двоечник, стройбатовец грёбаный, сирота казанская!! – прохрипела старуха.
– Сами вы сирота! – искренне обиделся Славка. – С чего ради казанская?!
В трубке что-то прошелестело, промычало и неопределённо, нецензурно выразилось…
– И потом, я не двоечник! Я твёрдый троечник по трём предметам! А в стройбате тоже люди служат!!
В ответ Славка услышал короткие гудки. Он перенабрал номер, но электронный голос сказал, что «телефон абонента выключен, или находится вне зоны действия сети».
– Допрыгалась! – в отчаянии выкрикнул он. – Старая калоша допрыгалась!! Телефон разрядился!
– Жень, а нас, кажется, опять закрыли, – жалобно пропищала Лидия, пытаясь открыть входную дверь.
Славка ринулся к двери, подёргал за ручку, ударил плечом – всё бесполезно. Единственный выход был надёжно закрыт снаружи.
– Тебе не кажется, что пахнет дымом?! – дрожащим голосом спросила Лидия.
– Мне уже ничего не кажется. Помнишь, я говорил тебе, что следующими кандидатами на тот свет должны быть мы?!
– Нет! – взвизгнула Лидия и отчаянно затарабанила кулаками в дверь. – Я кандидат в мастера спорта по плаванию и не хочу быть другим кандидатом!! Откройте! Мы ничего не знаем! Мы просто в бочках паримся!
– А дымом действительно пахнет, – принюхался Славка и вдруг увидел длинные языки пламени, бешено лижущие окно. – Чёрт, да нас подожгли!!
– Стёпыч! – заорал Лидия. – Спаси!! Помоги!!!
Окно в предбаннике было разделено на мелкие застеклённые секции, чтобы выбить его, нужно было вынести целиком всю раму, что было трудно и почти невозможно… Рама была старая, но добротная, какими бывают только старые рамы. Дым уже лез во все щели, душил, проникал в лёгкие и разъедал глаза, предвещая мучительную смерть.
– Стёпа! – голосила Лидия. – Помоги!!
– Он же глухонемой, – буркнул Славка и с разбегу ударил в раму плечом.
Мелкие осколки стёкол посыпались на пол, дым вместе с огнём радостно ринулся в большую лазейку. Славка ещё раз разбежался, ударил на этот раз в дверь, и ещё, и ещё… пока не выдохся и не упал.
Лидия вдруг успокоилась и, заходясь в удушливом кашле, набрала на мобильнике какой-то номер.
– Сэм Константинович? – заискивающе спросила она. – Это Лидия. Вы не поверите, но нас снова закрыли! Нет, не в зимнем саду, в бане. Да, в бане, которую топит Стёпа! Да, мы парились с Женькой, мылись, а теперь мы горим! Ясным огнём, Сэм, чёрт вас возьми, Константинович!! Кто-то поджёг нас!!! Закрыл и поджёг!!! Хорошо, если вы придёте, а тут нет пожара и баня открыта, я спляшу для вас голой! Ну хорошо, не голой, ладно, я спою вам про гимназисток кудрявых в до диез миноре!! Быстрее, Сэм Константи… – Лидия выронила трубку и зашлась в длинном приступе кашля.
Спят ли призраки?
Грезят…
Пашка сидел на заснеженной горной вершине и грезил.
В какой стране мира он был, на каком континенте, в конце концов, на какой планете? Чёрт его знает…
Пашка грезил, и ему было хорошо.
В грёзах его не мучили вопросы морали, нравственности, смысла прожитой жизни и творческой несостоятельности. Пашка пребывал в состоянии нежной влюблённости, которое при жизни с ним случалось нечасто, а может быть, даже – однажды.
…Они снимали тогда какую-то малобюджетную мелодраму, он даже названия этой дряни не помнил, зато название «натуры» врезалось в его память – село Клошевка. Девчонка, которую режиссёр попросил поучаствовать в массовке из-за незаурядной внешности, пялилась на Горазона с обожанием и покорностью.
Её звали Ганна.
Какая такая Ганна, в средней полосе России, где снег, порой, ложится в сентябре, ночи холодные и нелунные, а яблоки и помидоры всегда недозрелые?!.
Тем не менее, у неё была смуглая кожа, жаркие глаза, чёрные кудри и смешной южный выговор.
Пашка нашёл её в условленный час, в условленном месте, куда бегло позвал на съёмках и находился в абсолютной уверенности, что она недослышала, или недопоняла.
Но она стояла под пошло цветущей акацией, дрожала насквозь промокшая от проливного дождя, с сияющими от счастья глазами. Пришлось девушку греть, сушить, жалеть, обнимать, целовать и делать всё прочее, что принято делать с девушками будущей звезде мирового масштаба.
Они и не разговаривали почти.
Он спросил: «Холодно?», она ответила: «Хениально!», он спросил: «Мокро?», она ответила: «Хениально!», налегая на фрикативную «г», он спросил: «Может, в сарай?!», она опять ответила «Хениально!», и Пашка все три ответа принял на счёт своего космического таланта.
Всё происходило в полутьме щелястого сараюшки, на клочьях сена, на обрывках тряпья, среди тяпок, граблей и вонючих удобрений. Он была юная, страстная, непосредственная и податливая, а главное – оказалась невинной девушкой. На каждое его действие она шептала «Хениально!», и Пашка чувствовал себя сволочью, мужиком и гением. Он понял тогда, что влюблён в это чистое тело и невинную душу, но назавтра уехал вместе со съёмочной группой, так и не попрощавшись с «Ханной».
