Лидия прижалась к нему всем телом и указала на светлеющую ночь за окном.
– Глаза развязать просит? – вспомнил Орлик.
– Да!
– Нужно и ему балет показать.
– Что?! При чём тут балет?
– Спи. – Славка уложил её на подушку и лёг рядом, размышляя о трудностях женского существования в мужском теле.
Он забылся зыбким сном, и ему то ли снилось, то ли чудилось, что где-то рядом по-деревенски кричит петух. Ему мерещился призрак, но не Горазона, а Марьи Вольфрамовны – директора интерната. Она порхала в воздухе и твердила свою знаменитую фразу, которую повторяла всегда, когда Орлик творил изысканные по своей тупости безобразия:
– Ну, спасибо тебе, Славка! Ну, спасибо тебе, Орлик!
Никогда Славка не мог понять, почему она благодарит его за откровенные гадости, но теперь, в полусне, вдруг сообразил: директриса жалела его, и других сирот жалела, поэтому ругала, будто хвалила:
– Ну, спасибо тебе, Орлик!
– Вам спасибо, Марья Вольфрамовна! – Впервые Славка почувствовал благодарность к нескладной директрисе, променявшей личную жизнь на работу в интернате.
Спал бы Славка да спал, бредил, да бредил, только реальность ворвалась в его сон диким криком…
– Пропал! Пропал, матушки мои!!!
– Какие матушки? Кто пропал?! – подскочил Славка.
– Тсс! – прижала палец к губам Лидия, сидевшая рядом в кровати в куцей пижамке, с распущенными волосами.
Она была хороша со сна – лучше, чем вчера в бассейне, где в ней не было никаких тайн и недоговорённостей. Теперь в её глазах стоял испуг, удивление и непонимание, одним словом – интрига.
Славка любил интриги в коротких пижамках.
– Пропал! Пропал!!! – заголосил женский голос под дверью.
Орлик выскочил в коридор.
– Да кто пропал?! – заорал он.
– Гроб! – Ему в грудь врезалась Ксюня. Её трясло крупной дрожью, и она попыталась упасть в обморок, но Славка подхватил её и прислонил к стене. – Гроб пропал, – простонала служанка.
– А… Ида Григорьевна? – глупо поинтересовался Орлик. – Старуха-то где?!
– Всё пропало! – бухнулась Ксения Павловна на колени и схватила Славку за ноги, словно вымаливая у него прощение. – Я утром в гостиную захожу, а на столе пусто! Ни гроба, ни покойницы, ничего!! Господи… Что это значит?! В три похороны, а хоронить нечего! Что люди-то скажуть?!
– Ксюня, тебе не почудилось? – спросила служанку Лидия. Она стояла в дверях и прикрывала ладонью рот то ли от ужаса, то ли, скрывая улыбку.
Вместо ответа Ксюня завыла и с размаху ударилось головой о пол.
Поставив Ксению Павловну на ноги, Славка помчался в гостиную.
За ним побежала Лидия.
Огромный стол в большой комнате пустовал. Место, где стоял гроб, обозначалось прямоугольником, не покрытым пылью. В гостиной уже собралась толпа. У всех были заспанные, обескураженные лица.
– Пропа-а-ал! – заголосила позади Ксюня, переходя на визг.
Славка и Лидия вклинись в толпу, схватили друг друга за руки и замерли.
– Кто-нибудь что-нибудь понимает? – спросил Георгий Георгиевич, дрогнувшим голосом. На нём были мятые домашние брюки и розовая футболка с принтом бульдога, одетая задом наперёд. – Что это значит?! – заорал он и беспомощно оглядел потолок, будто рассчитывая обнаружить там пропажу.
– Бабка сбежала, прихватив гроб, – хохотнул Крис. – Чего-то подобного я от неё ожидал!
Повисла звенящая тишина, которую нарушали только ход маятника напольных часов и насморк Феликса Григорьевича, сопевшего, как забытый на плите чайник. Его войлочная шапчонка съехала на нос, и старик походил на перезревшую поганку.
– У-у-ужас, – простонала репетиторша французского языка, Мила Брагина, и, приподняв очки в роговой оправе, заглянула под стол. – Может быть, гроб украли?
– Вместе с несвежей покойницей? – ехидно спросила Нелли, тряхнув разноцветными дредами.
– Журналисты! – осенило Фёдора Башку. – Гроб спёрли подлецы-журналисты, чтобы… чтобы… – Аргументов для этой версии у простоватого Башки не хватило и он замолчал.
– Чтобы устроить бабке последнюю фотосессию, – закончил за него Крис. – Что хоронить-то будем, друзья? – обратился он к присутствующим с привычной ему интонацией ви-джея популярного музканала.
Послышался тихий стук, и толпа расступилась. На полу, красиво раскинув руки, в глубоком обмороке лежала Полина. Её медовые волосы живописно выбились из причёски, а подол лёгкого пеньюара задрался ровно настолько, чтобы интеллигентно обнажить безупречные колени.
– Мамахен, – поморщилась Нелли, – ну что за цирк? Подумаешь, гроб пропал! Приступим сразу к поминкам.
Гошин плюхнулся на колени и помахал розовым подолом футболки перед бледным лицом жены.
– Чёрт знает что, – пробормотал он.
– Убью, гадов! – непонятно кому пригрозил Фёдор и от злости отчётливо скрипнул зубами.
Славка стоял в полной растерянности.
Может, настал момент рассказать всем, что Ида жива, что она надула всех со своей смертью, как фокусник, распиливший пополам ассистентку?
Или не настал?!
Или лучше удрать из этого дома, пока не поздно?
Пока не узнал лишних тайн, или не стал участником грандиозного скандала, которым непременно заинтересуется прокуратура и пресса. И пусть ему светит тюрьма, и плевать, что булки в склеп носить некому, и сто тысяч долларов останутся только в мечтах, он и без этих тысяч хорошо проживёт. Ведь у него есть драгоценный крест, а это возможность сделать жизнь простого токаря-фрезеровщика более насыщенной и интересной.
Славка мельком глянул на Лидию. Такого утончённого профиля, такой матово-смуглой кожи он не видел даже в мужских журналах, которые кучей валялись в «ленинской» комнате с пачками выдранными страницами.
А может, остаться здесь, чтобы видеть её, держать за руку и даже спать в одной кровати, спасаясь от призрака Горазона и усмиряя дикие мужские инстинкты?!
Такая девушка ни за что не обратила бы на него внимание, будь он простаком-работягой Славкой Орликом.
«Остаться! – твёрдо решил Славка Орлик. – Непременно остаться!»
Только куда делся гроб? Не могла же старуха сбежать, прихватив его с собой?!
Впрочем, Ида Григорьевна всё могла. И стоило дождаться конца этой истории, чтобы понять до конца свою роль в ней, скинуть, наконец, перед Лидией женские тряпки и превратиться…
В кого, Славка даже подумать боялся.
На принца он не тянул.
Он ни на кого не тянул, кроме как на работягу с завода, у которого было тяжёлое детство, три привода в милицию, и продавленная койка в заводском общежитии с чемоданом скудных шмоток под ней.
