* * *
Мужская доля
Есть такая игра, помните? Вы берете с собой что-то – а что именно, надо угадать – и с разрешения ведущего игру едете на Север.
Книга Александра Бушковского – универсальная отгадка, с которой можно заехать очень далеко.
Куда дальше Карелии, где он родился и живет.
Север же – это вообще не про Карелию, знаете?
Это про край мира, где выстывает дым последних домашних очагов и в море обрывается земля, где живет синебелая хозяйка мертвых Хель, куда увозит живых мальчиков Снежная Королева.
Это про край жизни.
Герои Александра Бушковского живут одной ногой на этом бело-синем, не подогретом мелкими бытовыми утешениями, кристально ясном, просвечивающем человека насквозь Севере.
Живут – в постоянной готовности оттолкнуться от круга друзей, семьи, работы и ринуться в пространство большого северного мифа.
Герои Бушковского сами как из мифа, чего уж скрывать.
Последние настоящие мужчины, не добитые алкогольной зависимостью, локальной войной, криминализованным обществом и друг другом.
Много вы встречали таких здесь, в вашем городе?
Если да, то эта книга – и про вас тоже, и писатель Александр Бушковский запомнится вам одним из немногих сегодня бескомпромиссных и зрелых реалистов, не растерявших, однако, мальчишеской, книжной, идеалистичной веры в чудо.
Чудо самой жизни – а вы что подумали? У реалистов других чудес не бывает.
Ну а если нет – если, как и я, вы таких героев в последний раз встречали в старом и любимом приключенческом романе для юношества, только тогда и там они побеждали и праздновали, а здесь и сейчас они срываются и места себе не найдут, – тогда эта книга покажется вам сборником удивительных, героических, горьких баек.
Сказаний о сильных духом и скупых на слова невидалях, которых можно было бы назвать обычными, традиционными, своими в доску мужиками, только автор для них лучше определение подобрал – «индейцы».
И рассказы о выживании деревенских мужиков в Карелии – рыболовов, охотников, отцов семейств – назвал «индейскими сказками».
Индейцами, однако, герои его ощущают себя не только в северных лесах.
Юг России тоже отмечен их следами – подошвами солдатских сапог, гусеницами бэтээров.
Телами павших друзей – из среды и сослуживцев, и мирных жителей.
Юг или Север, Чечня или карельский лес, родной двор с поджидающими за углом хулиганами или монастырская келья на далеких Соловецких островах – все это места обитания индейца, всюду здесь проложены ему пути, ведущие куда угодно, только не домой.
Потому что нет у индейца дома – места, где можно спокойно голову приклонить. Как в Евангелии не было его у Сына Человеческого.
Герои Бушковского открещиваются от веры и боятся увидеть старого боевого друга в подряснике, но Бог для них – одна из значимых альтернатив.
Но в том и горечь этой книги, что для индейцев этих, для наших мужиков, все едино – хоть на войну вернуться, хоть в хмельную драку ринуться, хоть очертя голову в монастырь.
«Праздник лишних орлов» – книга перехода, доказывающая, что мужчина – решающий, отвечающий за слова, преодолевающий себя – сегодня существо лишнее, уходящее, одной ногой шагающее в не наш, иной мир – туда, где судят последним судом по вечным правилам.
Такой человек здесь, на гражданке и в бизнесе, в обществе компромиссов и пустого выпендрежа, никогда не дома.
Его тянет уйти, сбежать – и гонит его на войну, в лес, в монастырь, в драку та же сила, которая владеет юродивыми и философами.
Жажда смысла и невозможность жить, правды не познав.
О крушении романтических иллюзий и прощании с детством умеют рассуждать все, от офисных клерков до модных писателей, от юношей в барах до девочек в телесериалах.
Только герои Бушковского, прошедшего непоказной путь боевого офицера и ведущего укромную жизнь печных дел мастера, переживают взросление в ситуациях, которые большинству, к счастью, кажутся исключительными.
Вот почему они для нас, как и мы для них, люди с другой стороны мира.
Там, на той стороне, знают, как биться и спасать, терять навсегда и умирать.
И забывают, как суетиться и выгадывать, выставляться и водить за нос.
Как странно, что у индейца хватка и сила зверя, но именно ему не хочется переступать в себе последнюю человечность.
Книга Бушковского не о том, как выжить бойцу, а как сохраниться человеку.
И то, что речь в ней идет исключительно о мужчинах, не должно сбить вас со следа.
Ведь все мы понимаем – и на краю, когда выстывает сердце и нога замирает на границе с чем-то неведомым, холодным и диким, что несет в себе незнакомое будущее, на границе потери и обретения, на острие риска особенно хорошо чувствуем, что законы жизни для мужчины и женщины, для той стороны мира и этой, для гражданского и военного на самом деле одни.
И чтобы исполнить их, не обязательно ехать на Север.
Письмо самому себе
Все говорят, не надо писать о собаках, а я напишу. Однажды, давно уже, у меня погиб друг. А у него была собака, Арна, немецкая овчарка. Крупная, красивая, взгляд прямой, серьезнее человеческого. Хорошие собаки, они ведь не врут, не боятся. Не знаю, какие у них там были отношения, но она его одного только и слушалась. Улыбалась ему одному. Когда он умер, она заболела. Ничего не стала есть, исхудала до костей, и шерсть с нее вся повылезла, осталась только полоса по хребту. Через малое время звонит мне его мама и просит – приезжай, пожалуйста, прекрати ее мучения. У нее и лишай уже, и ноги отнимаются. Что делать? Я взял пистолет и поехал. Приехал к его маме, она у калитки меня встретила. В дом заводит и говорит, не знаю, что делать. Врач смотрел, сказал, ничего не поможет. Скоро умрет, но когда – неизвестно. А она по ночам воет в будке, а в дом не идет. Не ест, воды не пьет. Только воет, а когда не может выть, скулит. Слезы какие-то темные текут. У нашего врача усыпляющих уколов нет, он же не ветеринар. Надо в город везти, а кто повезет? Ее же в машину не возьмешь. Сюда, в деревню, ветеринара вызывать дорого. И никто ради этого не поедет. И не надо. В общем, не могу смотреть, как она мучается. Я послушал ее, взял у нее резиновые перчатки, рабочий халат, сунул пистолет в карман и пошел во двор. Подхожу к будке, она скулит. Тихо, видно, уже устала. Я ей говорю – Арна! Она замолчала. Только я хотел ее за цепь потянуть, она сама выходит. И я вижу, ей стыдно, что она такая худая и голая. Голову опустила, хвост между ног, на меня не смотрит, ждет. Я надел перчатку на левую руку и погладил ее по голове. Дернул черт поглядеть ей в глаза. Она как будто бы извиняется передо мной. За что? За причиненные неудобства, что ли? В том-то и дело, что это я должен перед ней извиняться! А она понимает, что мне стыдно, и сама прощения просит. Я накрыл ей глаза перчаткой, поставил ствол ей к темени и выстрелил. Она упала, содрогнулась раза два и умерла. Я положил ее в пластиковый мешок и закопал во дворе у забора. Там две яблони растут – между ними. Мама мне разрешила, просила только корни не перерубить. Она потом тоже умерла, через пять лет. Не знаю, покажу ли я это письмо кому-нибудь, но думаю, что все описано точно. Добавить могу только, что в людей стрелять, кажется, легче. А еще я жалею, что погладил ее перчаткой, а не голой рукой. Может, ей было бы не так стыдно. И мне тоже.