– Бурабон! – подскочила со скамейки Катерина.
– Точно, девка, Бурабон! Любовь была у них сумасшедшая. Шурка от своего мужа убегала и они с любовничком здесь, в моей хате встречались. Вот. А потом… жуткая произошла история. Стала Шурка мне вдруг говорить, что скоро от Петра своего уйдёт, и уедут они с Ефимом за границу. Что будут они жить счастливо и очень богато. Говорила, что у Ефима баснословные деньги скоро появятся и ей плевать, где он их взял, хоть и украл. У новой власти грех не красть, говорила она. У них даже день отъезда назначен был! И вот как-то вечером прибегает ко мне Шурка, плачет, орёт, в истерике бьётся. Еле её отпоила, чтобы говорить смогла. А она твердит только: «Убил, убил!» Кто убил, кого убил? Ничего я понять не смогла, догадалась только, что один из её мужиков другого порешил. Взяла я Шурку под мышки, на ноги поставила, говорю, пойдём к тебе, разберёмся, что к чему. Она:
– Не-ет! – заорала, и в обморок хлопнулась. Да так хлопнулась, что головой о скамейку ударилась. Я её на кровать перетащила и потопала к ней на хату.
Прихожу, дверь в избу открыта. Я у порога потопталась, «Пётр!» кричу. Молчок, никто не отвечает. Захожу – пустая изба! Никого! Я на улицу, в огород, тоже никого. Тогда догадалась в палисадничек заглянуть. Темно уже было, но то, что увидела, никогда не забуду. Недалеко от клёна яма вырыта глубокая, а у ямы человек с лопатой в руках лежит. Я к нему, смотрю, Пётр это, Шуркин муж. А в яме, в яме, детоньки мои, Ефим лежал и дырка у него в башке огроменная, прямо на лбу! Страшно мне стало, я Петра за плечи трясу, а он мычит что-то. Кое-как поняла, что плохо ему с сердцем стало. Он старше Шурки-то лет на двадцать был! Я говорю ему: «Ты Ефима убил?» А он: «Давно знал, что гуляла она с кем-то, да всё поймать не мог. А тут пришёл домой, а они милуются, обнимаются. На меня смотрят и с усмешечкой говорят, что уедут вместе далеко-далеко, начнут новую счастливую жизнь! Я в морду этому отродью дал, а он, бандит, пистолет выхватил. Шурка испугалась и на руке у него повисла. Я пистолет выбил, схватил и выстрелил. Хорошо Шурка убежала, я бы и её…» И тут глаза он закатил, Пётр-то, и помер. Сижу я в огороде одна-одинёшенька, среди двух трупов, и не знаю, что мне делать! Взяла лопату, стала яму с Бурабоном землёй закидывать и тут Шурка прибегает. Я её успокоила, сказала, что все умерли, нужно к этому привыкнуть и жить как-то дальше. Сказала, что она ещё молодая, свою жизнь устроит, и счастье своё найдёт. Шурка вдруг успокоилась, стала тихой, сбегала в дом, притащила какой-то ящик железный и в могилу его к Ефиму опустила. Это его, говорит, вещички. Счастья не принесли, с ним пришли, с ним и уйдут. Мне без него, говорит, ничего не нужно! Я теперь тут до смерти куковать буду, рядом с могилкой любимого. Он моя единственная любовь и никто мне в жизни больше не нужен.
Закопали мы Бурабона, а Петра на следующий день, как полагается, с почестями, всей деревней похоронили. Только на поминках Шурка не по нему плакала. – Бабка опять понюхала табак и замолчала. Мат-Мат смотрел на неё и молчал. Катерине показалось, что история его потрясла. – Шурка так всю жизнь одна и прожила, – продолжила бабка. – Мальчика-сиротку только перед войной одного приютила, Сытов его фамилия была, и души в нём не чаяла. Да и умом чуть тронулась. Всё казалось ей, что клён, который у неё под окном растёт, это Ефим Иванович её дорогой. Всё разговаривала с ним. В дождь: «Что пригорюнился, любимый?» спрашивала, а в ясный день: «Здравствуй, свет мой ясный! Любишь ты меня?» И по стволу его гладит, гладит… Говорила, что Ефим Иванович в один день с ней помрёт.
– И вы всё это рассказали в девяносто втором какому-то парню? – хрипло спросил Мат-Мат.
– Как же всё? – строго спросила бабка. – Какой ты парень, туповатый! Шурка-то тогда ещё жива была! Не могла я все её тайны раскрывать. Это сейчас у нас год… какой? Три тысячи…
– Две тысячи, – поправил Мат-Мат.
– Эх, чёрт, рано растрепала! Ну, да ладно, всё равно быльём поросло. А парень тот хороший был, только странный. Пришёл, говорит: «Дай, бабулька, воды, а то так пить хочется, что переночевать негде». Я его в дом завела, напоила, накормила, и тут он – бац! – белую пыль достал. А я к ней ещё в третьем году пристрастилась.
– Восемьсот? – вдруг проявила любопытство Катя.
– Что?
– Тысяча восемьсот третьем году?
– Нет, девка, ты меня не старь! Девятьсот третьем! Я ведь дворянская дочка была, да рано сиротой осталась. Родители мои разорились, померли, а я… ну, это другая история.
– Другая, – согласился Мат-Мат. – Парень тот…
– Стали мы с ним коку нюхать и про жизнь говорить. Он Лёшей назвался, сказал, что любовь у него несчастная, вот он подальше от неё и удрал. Шабашит тут неподалёку, а в Волынчиково заехал, чтобы в родных краях побывать, он вроде как в юности тут бывал. Ну, слово за слово, разговорились, я похвалила его за то, что бабу он свою в покое оставил и добиваться её насильно не стал. Возьми, да расскажи, как моя подружка закадычная полюбила бандита Бурабона, да счастья у неё не получилось, потому что муж её любовничка из его же пистолета и убил. Он как это имя – Бурабон услышал, так подпрыгнул аж! Побелел и давай меня пытать, где Шурка живёт! Я, говорит, ейный родственник дальний, только никто об этом не знает. Я-то по дурости и правда решила – родственник. Рассказала, как до неё добраться. Бабы потом говорили, что и правда Шурка довольная в магазин за вином прибегала, хвасталась, родственник отыскался. А на следующий день померла вдруг она. А Лёшка тот исчез, испарился. Я было неладное заподозрила, но сказали потом, что медики подтвердили, будто сердце у неё бурной радости не вынесло.
– Как он выглядел, Лёшка этот? – задохнувшись, спросила Катя.
– А никак, – бабка кочергой помешала тлеющие угли. – Никак не выглядел. Телогрейка, шапка, а так – ни внешности, ни возраста. Крест у него только на среднем пальце был – распятие!
– Чёрт! – подскочил со скамейки Мат-Мат.
– Он! – заорала Катя. – Это он в нас с Мартином…
– Так что, говорите, долголетие вас интересует? – хитро поинтересовалась бабка.
– Нет, уже не интересует! Здоровья вам, бабушка Матильда! – Мат-Мат раскланялся, словно стоял на сцене, перед благодарными зрителями. – Обязательно пришлю вам отменной рассыпухи!
– Не наври! – погрозила бабка пальцем-крючком.
После жаркой избы на улице показалось прохладно.
– И зачем она летом так топит? – спросила Катерина совсем не о том, о чём хотела спросить.
– Старые люди всегда мёрзнут, – пробормотал нравоучительно Мат-Мат.
– Откуда ты знаешь?
– Читал!
Они шли пролеском, чтобы сократить путь до избушки бабы Шуры. Уже орали петухи, но деревня ещё спала.
– Ну, как тебя история? – задал свой любимый вопрос Мат-Мат.
– Я ничего не поняла, – пожаловалась Катя. Эйфория от «открытия» прошла, на смену ей пришла мрачная уверенность, что никогда им не найти этого Лёшу, не понять кто он такой, и зачем всё это делает.
