– Если бы мы не встретились с тобой полтора года назад, то я увидел бы тебя послезавтра…
Митяй мог бы запросто пойти в туалет и повеситься.
А что, ходить он научился, из простыни можно сделать веревку, а под потолком в туалете есть прочный крюк, он сегодня его заметил.
Митяй запросто мог бы повеситься, но не стал. Жить не хотелось, но и умирать тоже – к чему такие усилия?
Ему стало все равно.
Ну, дышит он, ходит помаленьку, и пусть…
Сам когда-нибудь помрет, не пугая медсестер своим суицидом и не портя врачам статистику по смертности. Да, кстати, и Ольгу не обвинят в его смерти, а то быстро проведут параллель и ярлыков навешают.
С утра он смотрел в окно и считал листья на молодой березе, которая ветками скребла стекло при малейшем ветре. На пятьсот первом листочке он сбился и начал сначала. На шестьсот втором пошел сильный дождь, и он опять сбился… Стал считать под дождем, но это оказалось трудно, и дальше десяти дело не шло.
Хлопнула дверь, зазвенели мензурки – Люда пришла?
Все равно.
Дождь полил с такой силой, что стало невозможно считать.
– Дмитрий Иванович! – Люда прикоснулась к его руке. – Вы что же лекарство не приняли? У вас же давление повысится.
Митяй, шевеля губами, начал подсчитывать струи дождя.
Десять, двадцать, тысяча, три сотни тысяч… не ошибешься.
Миллион струй, которые появляются из ниоткуда и исчезают в никуда.
Как его любовь к Ольге.
– Это же безобразие, Дмитрий Иванович! – Люда уже трясла его за руку.
Как ей объяснить, что ему все равно…
– Давайте-ка! – Сзади звякнул графин, послышался звук льющейся воды. – Вы сейчас вот эти лекарства примете, а уж эти, которые дневные, чуть позже, перед ужином, а то нельзя прерывать.
Он выпил, отчего не выпить, если ему все равно…
– Вот эту красненькую еще… – Люда сама засунула таблетку ему в рот и запить дала, как маленькому, придерживая руку под подбородком, чтобы не капало. Ему так мама руку придерживала, когда в детстве он болел, а она его поила в кровати.
Митяй поймал эту руку и посмотрел – не мамина ли?
Нет, мама умерла давно, и у нее рука крупная была, натруженная, а эта – маленькая, с тонкими пальцами.
– Я ей не нужен, – прошептал Митяй. – Я никому не нужен.
Громыхнул гром, Люда отняла руку.
Почему она плачет? Мама не плакала, когда его лекарством поила, и Ольга бы не заплакала.
А эта в грудь уткнулась и слезами ему халат поливает. И шепчет что-то, не разобрать – вроде «мне нужен… мне»…
Митяй взял Люду за подбородок, отстранил от себя, заглянул в глаза.
– Повтори, – попросил он.
– Мне нужен, – еле слышно сказала Люда.
Или это ветка березы заскребла по стеклу под порывом ветра?
– Повтори, – простонал Митяй, – повтори…
– Мне нужен, мне… – Она взяла его голову в свои руки и стала целовать глаза, губы, лоб, щеки, уши…
– Повтори, повтори, повтори, – умолял он, но Люда больше не говорила, только целовала и целовала…
* * *
Надя остановилась возле крыльца, над которым висела вывеска «Скупка ювелирных изделий».
После всех передряг у нее чудом сохранилось кольцо – белое золото, крупный бриллиант. Его не украли вместе с сумкой, наверное, только потому, что приняли за бижутерию. Кольцо подарил Грозовский с совершенно не подходящими для такого случая словами.
– Надь, ты самый лучший завхоз.
– Кто б сомневался, – фыркнула тогда она.
Кольцо пришлось ей впору, и как только Димка размер угадал?
– Надь… я заколебался по утрам без тебя просыпаться. Переезжай ко мне. Давай поженимся то есть! – выпалил Димка слова, которые произнес первый раз в жизни.
Надя бросилась ему на шею, вот у нее все и случилось – помолвочное кольцо, свадьба, любовь одна и на всю жизнь…
Пришло время обменять символ этой любви на рубли.
Надя решительно сняла с пальца кольцо и зашла в скупку. Кроме приемщика, который со скучающим видом листал журнал, в тесном помещении топтался мужичок в кепке – маленький и бесцветный. Близоруко щурясь, он изучал правила, вывешенные на стене. На Надю он не обратил никакого внимания, да и она на него тоже.
– Здравствуйте, – сказала Надя, нагнувшись к окошечку.
Приемщик, не отрывая глаз от журнала, кивнул.
– Вы кольца принимаете?
Приемщик снова кивнул.
– Вот, – Надя положила на стойку кольцо.
Приемщик тяжело вздохнул, натянул на глаз устройство с лупой, взял кольцо и повертел под ярким светом специальной лампы.
– Три тысячи, – вздохнул он.
– Чего?! – опешила Надя. – Оно же с бриллиантом!
– Три тысячи, девушка. Мало вам, несите в другое место. – Приемщик снял лупу, выключил лампу и со скучающим видом снова уставился в журнал.
– И понесу! – Надя забрала кольцо, направилась к выходу, но передумала и вернулась. – Ладно. Давай свои три тысячи.
Отдаст Пашиной мамаше деньги, пусть на все вермишели купит…
– Паспорт ваш, – не отрываясь от журнала, сказал приемщик.
– Паспорт?.. А зачем?
– Положено.
– А без паспорта нельзя, что ли?
– Не положено.
– Господи! Заладил! Положено, не положено! Ну нету у меня паспорта! Дома забыла.
Приемщик закрыл окошечко, давая понять, что разговор окончен.
Надя вышла, побрела по улице. Вот он – канат без конца и края, а внизу – бездонная пропасть. Очень трудно удержать равновесие. И кричи, не кричи – только эхо ответит.
– Мадам! – Кто-то подхватил ее под руку.
Надя отшатнулась, но, увидев, что это тот самый мужичок в кепке, который топтался в скупке, успокоилась. Такой гномик не причинит ей вреда.
– Это вы мне? – на всякий случай уточнила она.
– Вам. Позвольте на пару слов. – Гномик с заговорщицким видом отвел ее в сторонку и даже привстал на цыпочки, чтобы она лучше его слышала. – Случайно стал свидетелем вашего, так сказать… неудачного коммерческого предприятия, мадам. И вот решил поспособствовать, так сказать… по мере моих скромных возможностей…
– Чего?.. Чего-то я вас не пойму. – Надю затошнило от этого гнома, от него шел запах затхлости.
– Колечко ваше, так сказать… купить могу. – Мужичок подмигнул ей бесцветным глазом, изобразив радушную улыбку, обнажившую редкие желтые зубы. – Если вы не передумали продавать, разумеется.
