Разве может быть так, чтобы живого человека вычеркнули из жизни? Все сразу – любимый, подруга, родственники? И какая-то чужая тетка смотрит, как ты без спроса ешь ее огурец…
Нет, это не ее жизнь, не Надина. Это плохой и неинтересный фильм.
Надя не хотела его смотреть, но выключить отчего-то не могла.
* * *
Утром Дарья проснулась с ощущением, что… устала.
Устала ждать результатов своей войны. Вроде бы она победила, но где захваченные территории?
А вдруг… Вдруг ее комбинации и ее пасьянс – не такие уж гениальные? Вдруг гениальным было другое решение – просто ждать. Ждать, когда Грозовский устанет от деревенщины, когда деревенщина эта из экзотики превратится в кость в горле. И тогда бы он сам – сам, без всяких хитроумных и грязных игр, – выгнал бы Кудряшову.
А теперь он упивается своими страданиями и ему кажется, что он жить без Кудряшовой не может.
Вот именно – кажется, и организовала эту иллюзию Даша своими руками.
Даже пропавшие евро не помогли.
Весь день Даша просидела в агентстве, размышляя над своими ошибками. Нет, она ни о чем не жалела, но боевые действия не принесли результата, а значит, в чем-то она просчиталась. А может быть, просто не довела дело до конца? Ведь сначала палят из пушек, а потом… Потом идут врукопашную.
Идея ей очень понравилась, и она закурила новую сигарету.
Пожалуй, это первая дельная мысль за последние дни.
В кабинет заглянул Тимур.
– Ты что, ночевать тут собралась?
– Мне еще поработать надо…
– Ну, ты даешь!
Возмутившись таким рвением, Тимур ушел. Через минуту хлопнула входная дверь.
Теперь в агентстве остались только она и Грозовский. И если гора не идет к Магомету, то Магомет не должен сидеть сложа руки.
Дарья затушила сигарету, взяла косметичку и подошла к зеркалу. К вечернему освещению требовалось чуть больше румян и яркая помада.
Стараясь не стучать каблуками, она подошла к кабинету Грозовского и прислушалась. Тихо. Только свет, пробивающийся из-под двери, и запах сигаретного дыма говорят, что он на месте.
Не постучавшись, Дарья вошла.
Дима сидел за столом, курил и пялился на огромный портрет Кудряшовой, висевший на противоположной стене.
Утром портрета не было. И размерчики – типографские, плакатные.
Еще немного, и он щиты по всей Москве развесит с надписью: «Ее разыскивает Грозовский!»
Пора идти врукопашную.
– Работаешь? – спросила Дарья.
– Пытаюсь. – Он даже не взглянул на нее, продолжал смотреть на гигантское изображение Кудряшовой и курить, курить так, будто душу хотел высосать из несчастной сигареты.
Дарья встала перед портретом – только так Грозовский мог ее заметить.
– Поздно уже, – сообщила она.
– Я знаю.
– От того, что ты себя загонишь, никому лучше не будет.
Он курил и курил, и смотрел будто сквозь нее на Кудряшову.
– Дим, ну что ты себя мучаешь? – Даша подошла к нему сзади, положила руки на плечи – все равно ей не заслонить такой огромный портрет. – Я понимаю… вся эта дурацкая история… Эти пропавшие деньги…
– Я не верю в это! – заорал он, вывернувшись из-под ее рук. – Не верю!
– Я тоже, Димочка, я тоже не хочу в это верить, но… – Она выразительно посмотрела на Кудряшову.
– Никаких «но»! Не смей говорить об этом! – На последних словах он выдохся, закашлялся, затушил сигарету, сгорбился и уставился себе под ноги.
– Я хотела сказать, что не стоит сходить с ума. Ведь ты себя просто изводишь. Господи! Какие вы все слабаки, мужики! Удар не держите.
Она все равно положила руки ему на плечи, сначала положила, а потом обняла. Он не отстранился, нет, наоборот, накрыл ее руку своей.
Может, рискнуть, сорвать этот шедевр со стены? И порвать его на кусочки? А кусочки отнести в сортир? Но очень уж руку не хочется убирать из-под его ладони…
– Знаешь что! – Дарья наклонилась и зашептала, касаясь его уха губами: – Поехали ко мне. Поехали, Дим, я тебя не съем. Покормлю по крайней мере, вон, ты совсем тощий стал, и лицо черное.
Он ничего не ответил, встал, сунул сигареты в карман и, будто забыв про нее, вышел из кабинета.
Дарья догнала его только возле машины.
– Дим, тормозни у супермаркета, – попросила она Грозовского.
Он притормозил, хотя, казалось, слов ее не услышал.
– Сейчас, я только хлеб схвачу, у меня в доме его не водится.
В магазине, набирая продукты, Дарья думала лишь об одном – только бы он не уехал. Грозовский мог сейчас запросто забыть, что он ждет Дарью и что они едут к ней.
Он не уехал. Когда Даша вышла из магазина, Дима гнался за какой-то рыжеволосой полной девицей и орал: «Надя! Стой! Надя! Надя!!!»
Даша даже со спины видела, что это не Кудряшова – девица гораздо выше, и волосы у нее явно крашеные, но Грозовский жадно вцепился ей в плечи и развернул к себе. Девица такому обращению не возмутилась, она с милой улыбкой объяснила что-то ему.
Дима почти оттолкнул ее. И поплелся к машине, пару раз столкнувшись с прохожими.
– Дурак, совсем свихнулся, – виновато сказал он Дарье, когда она села рядом. – Понимаешь, показалось… это она.
– Будем тебя лечить, – вздохнула Даша. – Тело и душу.
Но он, кажется, опять ее не услышал.
Она пыталась напомнить ему, как у них все было – как они подходили друг другу, как понимали с полуслова, как легко им молчалось и болталось вроде бы ни о чем, но о таком важном, как они ничего друг другу не обещали, потому что сделаны из одного теста, потому что любили друг друга правильной, не мешающей жить любовью.
Она пыталась его завести, повернуть невидимый ключик, чтобы у него наконец включилось сознание и заработали зрение, слух и другие немаловажные функции, но…
Ничего у нее не получалось.
Совсем ничего.
– Садись, Димка. Вон твой диван любимый.
Приходилось подсказывать, напоминать и направлять. Он слушался, но как робот. Сел на диван, закурил. Тут же затушил сигарету и закурил новую, будто забыв, что уже курит…
– Дим, ты паштет будешь? Ты же любишь паштет. Не фуа-гра, конечно, но хороший.
Он ответил:
– Борщ так борщ, мне все равно.
Может, пощечину ему дать? Так иногда психов приводят в чувство…
Даша пошла на кухню и, пока готовила бутерброды и раскладывала по тарелкам суши, несколько раз крикнула:
