Ольга прилетела в Октябрьск под утро.
Рассвет едва занимался, и холодный ветер пронизывал ее насквозь. Только в аэропорту она заметила, что выскочила из дома в домашних шлепках и тонком спортивном костюме. Но это не имело значения.
Ничего не имело значения, кроме того, что Машка должна быть с ней.
Таксисты наотрез отказывались ехать за триста километров от райцентра.
Переходя от машины к машине, Ольга в отчаянии прибавляла к сумме не тысячи – десятки тысяч рублей, – но, кажется, ее принимали за сумасшедшую – в домашних шлепках и без верхней одежды на холодном ветру.
Наконец один пожилой таксист согласился.
– Деньги только покажите сначала, дамочка, – недоверчиво попросил он.
Ольга вытащила из сумки деньги – ворох долларов вперемешку с рублями, – сунула их таксисту и села на заднее сиденье, забившись в угол, чтобы хоть как-то скрыть рвущиеся наружу ярость и нетерпение.
– Скорее, – тихо попросила она таксиста, вздумавшего пересчитывать купюры.
– Домчу, как на ракете! – отрапортовал таксист и, спрятав деньги в бардачок, рванул с места так, что завизжали колеса.
Ольга сжала кулаки до боли в суставах. Нужно подождать еще совсем немного – часа два с половиной, три – в зависимости от мастерства водителя и состояния этой колымаги…
Чтобы убить как-то время и успокоить бешено колотящееся сердце, Ольга начала считать проносящиеся за окном деревья… Три, шесть, девять, двенадцать, три, шесть, девять…
В общем, все это походило на вооруженное нападение, но Ольге было плевать на противоправность своих действий. Она ударом ноги открыла калитку, выбив ветхую вертушку, придерживающую ее. Собака даже не пикнула, увидев влетевшую во двор Ольгу, – собаки понимают отсутствие страха и скрытую ярость.
Ольга заколотила в дверь. Открыла Светлана Петровна, хотела что-то сказать, но Ольга оттолкнула ее – сильно, та едва не упала, – прошла в комнату и разбудила дочь.
Маша все поняла без слов, стала одеваться сама с виноватым видом. Ольга молча помогала ей.
Свекор возник в дверях, наблюдал и тоже молчал. Его оттолкнула Светлана Петровна. Она ворвалась в комнату и стала трясти перед носом Ольги газетой.
– Вот! Вот! Читай! Все права у меня! Слышишь! Статья шестьдесят семь, пункт три. В случае отказа… – Светлана Петровна отнесла газету подальше от глаз и торжественно прочитала: – Применяются меры, предусмотренные процессуальным законодательством! Вот! Поняла, гадина? Посадят тебя! Вернешься на нары, там-то тебе привычней! Ишь ты, вздумала бабке родной внуков не давать! Я тебя по судам затаскаю!
Ольга молча застегнула на Маше курточку, волосы быстро заплела в косу.
– А ты чего молчишь?! – набросилась Светлана Петровна на мужа. – Сына эта тварь извела, через нее у него вся жизнь поломанная, а теперь еще и детей от бабки с дедом отлучает!
Свекор молчал. Мать Стаса замахнулась на Ольгу, хотела ударить, но осеклась, поймав ее взгляд. Ольга взяла Машу за руку, повела к двери.
Пусть кто-нибудь попробует встать на ее пути…
– Не пущу! – раскинув руки, свекровь преградила ей дорогу, но тут же отошла, увидев выражение Ольгиного лица.
– Ну, куда, куда дите тащишь?! – заголосила Светлана Петровна. – Она же спит на ходу!
Ольга посадила Машу рядом с собой в такси, снова сунула водителю несусветную сумму и приказала:
– В аэропорт.
Свекровь, выбежав на улицу и воздев руки к небу, заголосила:
– Тебя, шалаву, весь город знает, весь город в свидетели пойдет! Люди добрые! Поглядите! Ведь убила, гадина! Уби-и-ла!
Но все это не имело никакого значения.
* * *
Бабку с картами утром сменила другая соседка – бесцветная, толстая, угрюмая тетка. Она молчала и все время жевала – булки, колбасу, бананы, печенье.
Надю устраивало, что соседка молчит. Они даже не познакомились. И старались не смотреть друг на друга. Зачем?
Тетка явно нашла утешение в еде, а Наде меньше всего хотелось искать утешения в разговорах с посторонними.
Вчера она решила, что теперь не имеет права на глупую гордость. Ребенку нужен отец. Пусть плейбой, пусть ловелас, но отец.
Надя пошла на пост и спросила дежурную медсестру:
– Слушай, позвонить можно?
– Не положено, – отрезала Нина.
– Да ладно тебе! Небось не смылится телефон. – Надя отвоевала бы этот звонок, даже если бы пришлось медсестру как-нибудь обезвредить, связать или оглушить. Нина поняла это, поэтому больше возражать не стала.
– Слушай, а чего ты тут в землю вросла? – фыркнула Надя. – Что, боишься, я твои градусники украду?
Нина поспешно ушла, почти убежала, решив непременно сказать доктору, что эту буйнопомешанную бомжиху нужно срочно отправить в другую больницу. В психиатрическую.
…А Димкин телефон, словно заколдованный, твердил Наде, что «Абонент находится вне зоны действия сети».
Домашний тоже не отвечал.
Надя поняла, что это значит. Плейбой, красавец, умница и душка Грозовский не хочет ее ни видеть, ни слышать.
Он сменил телефоны, что тут непонятного?
Надя швырнула трубку на аппарат и побрела в палату.
Она одна. Она никому не нужна. А вместе с ней не нужен и ее ребенок.
Мимо шла девушка с парнем. Девушка вдруг остановила Надежду и сунула ей в руки пакет с апельсинами.
– Возьмите! Возьмите, пожалуйста!
Надя бы не взяла, но вдруг подумала: Димке-маленькому как без апельсинов? Он же тут вместе с ней на больничных кашах сидит!
– Спасибо, – улыбнулась Надежда, прижав апельсины к груди. – Большое спасибо.
И, не успев зайти в палату, услышала, как девушка сказала парню:
– Представляешь, совсем одинокая, никто к ней не ходит. И беременная…
Надя прижалась спиной к стене.
«Совсем одинокая» – это про нее? «Никто к ней не ходит» – тоже про нее?
Захотелось закричать, закатить истерику. Но… Димке-маленькому это совсем ни к чему.
Надя зашла в палату, глянула на соседку, жующую бутерброд, и почистила сразу три апельсина.
«Кушай, маленький, – погладила она себя по животу. – Я для тебя у этой… сегодня еще колбасу украду!»
Барышев приехал ближе к полудню, когда Ольга заваривала на кухне чай.
Нина Евгеньевна ушла гулять с Петькой, Мишка смотрел телевизор, а Маша спала в детской.
– Все нормально, Сережа! – бросилась к нему Ольга, обняла и поцеловала в запавшую щеку, сухие губы. – Все хорошо. У тебя телефон почему-то не отвечал. Машу свекровь к себе увезла.
