– Сколько раз я тебе говорил, кушать – это лакейское слово! Я не «кушаю»! Я – ем! Ясно?! А по утрам я и этого не делаю!
– Да ясно, ясно! Димочка, что ты нервничаешь, ей-богу?! – Она уронила полотенце и наклонилась, чтобы поднять его. От этого Грозовскому сделалось совсем нехорошо.
– Почему ты все еще в таком виде?! Я тебя ждать больше не намерен!
– Все, все, все. – Надя занавесила полотенцем грудь и повернулась попой.
Скрылась, наконец, фея… Но тут же появилась снова – с прикрытой попой, но голой грудью.
– А ты все-таки покушай, Димочка. А то вредно с утра до вечера не кушать.
– Тьфу!
Ушла все-таки, оставив мокрые следы на полу. Все Венеры отдыхают. А Боттичелли кусает локти в гробу. Вернее, переворачивается… Грозовский перевесил котят в гостиную и выключил музыку. Открыл холодильник и съел котлету – время убить.
Надежда не появлялась.
Он выскочил в коридор, заколотил в дверь ванной.
– Я тебе последний раз говорю, если ты сию минуту оттуда не выйдешь, я уеду один! Я опаздываю, ты это понимаешь?!
Дверь открылась. Надя стояла перед ним по-прежнему голая, мокрая и невозмутимая. Хорошо, хоть полотенце перестала мучить.
– Димочка, ну не могу ж я голая выскочить! Одеться-то дай!
Дверь захлопнулась.
Грозовский взвыл, пнул Хотея в его волшебный живот и зло сообщил:
– Я уехал!
Дима вышел из квартиры, громко захлопнув дверь. Прижался спиной к стене, слушая удары своего сердца.
Не прошло и пары секунд, как вылетела наспех одетая Надя. Волосы небрежным пучком собраны на затылке, из макияжа только розовая помада, платье совсем не «посольское», с какими-то рюшами, зато туфли – отпад. Грозовский их сам выбирал.
– Димочка, – запричитала она, не заметив его, – ну куда же ты, Димочка?!
Надя ринулась вниз по лестнице, но он поймал ее за руку.
– Стой!
– Димочка! Я так и знала, что ты пошутил…
– Секса нет, личной жизни нет, – проворчал Дима, запирая дверь на ключ. – Одни голландцы.
– А чем секс от личной жизни отличается, Димочка?
– Я тебе потом объясню…
* * *
Ольга весь день ходила за Барышевым как привязанная. Он в кабинет, она в кабинет, он в гостиную, она в гостиную, он на кухню, она…
– Оль, да не денусь я уже никуда. Мне туда нужно, – он глазами выразительно показал на дверь ванной.
Она просидела на полу под дверью, как верная собачка, пока он не вышел.
– Оль, – Сергей поднял ее с пола, зацеловал лицо. – Ну не надо так…
Но по-другому она не могла.
Ночью она опять задыхалась, но не от кошмаров, а оттого, что ей было мало Сергея. Задыхалась от нежности и любви…
Впрочем, он тоже ходил за ней как привязанный. Ровно до того времени, как понадобилось ехать в «Стройком».
На завтрак Ольга приготовила омлет. Потом забыла и опять приготовила, не заметив прежний. С ума, в общем, сошла от любви.
Когда Сергей допивал кофе после двух омлетов, она снова не удержалась, и глаза наполнились слезами.
– Раньше я думала, что самое страшное в моей жизни уже было… До того сообщения в новостях я так думала.
– Забудь об этом. Нельзя же так себя терзать. – Сергей взял ее руку, прижал к щеке.
– Я постараюсь. Но думаю, что не смогу. Я, наверное, слишком сильно тебя люблю.
– Это не так уж плохо. Во всяком случае, мне так кажется.
Они встали, все-таки нужно же было как-то отрываться друг от друга и начинать жить привычной жизнью – ходить на работу, вести хозяйство.
– А вдруг ты мне снишься? – в сотый раз высказала Ольга свои опасения.
Он подумал немного и ущипнул себя за щеку, словно проверив свое тело на призрачность.
– Не думаю. Я для этого чересчур материален. Разве ты не чувствуешь?
Он положил ее руку себе на грудь. Под Ольгиной ладонью уверенно и сильно билось барышевское сердце.
– Все равно мне кажется, что все это сон.
– Надеюсь, не кошмар?
– Нет, сон чудесный, и я очень боюсь проснуться…
– Я постараюсь, очень постараюсь тебя не будить. Я буду беречь твой сон…
С лестницы вихрем слетели дети, колотя друг друга портфелями.
– Мам, мам! – Маша требовательно тряхнула Ольгу за подол. – А Петька точно наш?
– Что? – не поняла Ольга.
– Ну, ты уверена, что это наш ребенок? – серьезно спросил Миша.
– Абсолютно. – Ольга расхохоталась. Вот такого уж точно не бывает во сне!
– А почему ты уверена?
– Потому что это я его родила, а такое событие трудно забыть!
– Мам, ну ты же сама говорила, что там, откуда детей забирают, их много-много. Как ты узнала, который наш?
Сергей схватил Мишку за плечи, придвинул к себе и, присев, серьезно спросил:
– А почему вы решили, что Петька не наш?
– Потому что он на нас не похож. Мы белые. А он красный. Мы не орем, только деремся, а он все время орет.
– Вы тоже иногда орете, и еще как! – засмеялась Ольга. – Так что не волнуйтесь, Петька наш ребенок. Все в порядке. И давайте дуйте на улицу, машина давно пришла.
– А почему мы не с папой ездием, а с дядей Володей? – Маша, похоже, уже забыла, что минуту назад ее больше всего волновало родство с Петькой.
– Ездим, а не ездием, – машинально поправила Ольга. – Потому что вам в школу, а папе на работу.
– Потому что у нас машин много, да?
– Идите уже!
Ольга проводила детей до двери. Нужно было начинать жить привычной жизнью…
– Я побежал. – Сергей вышел, вернулся, поцеловал ее и снова ушел.
* * *
Даше приснилось, что она маленькая и мама еще жива, поэтому из кухни несется аромат оладий, варенья, свежезаваренного чая и слышится мамино пение – что-то грустное, про любовь, которая оказалась миражом и обманом…
Сон был таким реальным, что Дарья, проснувшись, не поняла – почему она одна в этой чужой стильной квартире, почему не пахнет оладьями и свежезаваренным чаем, почему не слышно маминого пения…
Даша села, с силой сжала виски, пытаясь прийти в себя.
Мама давно умерла. Слишком давно, чтобы помнить ее пение и оладьи, которые она пекла по утрам.
Гораздо лучше Дарья должна была запомнить беспробудное пьянство отца, запах перегара с утра, грязную посуду с засохшими хвостами селедки, бесконечных его собутыльников и безысходное чувство одиночества, которое зародилось у нее лет в двенадцать и продолжает грызть ее до сих пор…
