— Добрый день, — поздоровался Дронго. — На этот раз вы
прибыли вовремя.
— Опять у вас стычка с этими подонками, — сквозь зубы
заметил Митрохин. — ну никак не хотите успокоиться, демонстрируете свои
возможности на детях?
— Не нужно так говорить, — возразил Дронго. — У этих
"детишек" в руках были ножи и кастеты. Кстати, в прошлый раз тоже
были кастеты. И если бы не мой друг, у которого есть право на ношение оружия,
неизвестно, чем бы все закончилось.
— Нужно было сразу так и сказать. — Митрохин недовольно
поморщился. —А вы обиделись и ничего мне не сказали.
— Когда ночью в номер врываются омоновцы, трудно сообразить,
что нужно говорить, а чего лучше не говорить. Я думал, вы на их стороне,
симпатизируете этим бритоголовым.
— Ну уж нет! — Митрохин сплюнул. — Чтобы я с этими тварями
был заодно! Плохой вы эксперт, если уж совсем не разбираетесь в людях. Я, может
быть, следователь хреновый, но никогда с такими вместе не буду. На улицах
прохожих избивают, на базарах погромы устраивают, мне с такими не по пути.
— Каждый считает, что он знает свою истину, — пожал плечами
Дронго. — Однако если одних людей натравливают на других, значит, это
кому-нибудь нужно. Возьмите, это вам от меня уже второй нож, для коллекции.
Кстати, на этом есть мои отпечатки.
Митрохин забрал нож и брезгливо бросил его в салон
автомобиля на пол.
— И еще об истине, — добавил Дронго. — Боюсь, что мы будем
оспаривать ваш вывод насчет смерти девочки. Синяки на плечах и шее остались не
потому, что Нагиев пытался задушить девочку. Такому сильному человеку
достаточно было одного движения, чтобы переломить шейные позвонки ребенка. Он
пытался ее спасти. Она упала и ударилась головой, когда убегала от него. А он
пытался ее спасти.
— Все равно он виновен, — заметил Митрохин. — Или может, он
и в ее родителей не стрелял?
— Стрелял, — согласился Дронго, — но вы не исследовали
мотивы преступления.
— Какие еще мотивы, если деньги пропали? Ясно, какие у него
там были мотивы.
— В том-то все и дело. В этих деньгах, — загадочно сказал
Дронго. — До свидания, господин Митрохин. Советую вам прийти на судебный
процесс. Поверьте, что он будет не совсем таким, каким вы думаете его увидеть.
До свидания.
— И пошел в сторожу гостиницы.
Вечером к нему в номер постучалась Фатима. Она пришла не
одна, внизу ее ждала Грета, жена Аркадия Петросяна. Узнав, что она сидит в
холле, Дронго попросил и ее подняться к себе в номер. Грета, полная женщина
небольшого роста, темноволосая, с крупными чертами лица и живыми, подвижными
глазами, вошла, осторожно открыв дверь.
— Извините, — нерешительно сказала она, — я не хотела вас
беспокоить.
— Входите, — пригласил Дронго. — Я знаю, что вы помогаете
Фатиме, это очень благородно с вашей стороны. И знаю, как бросали камни в ваш
дом.
— Это просто мальчишки-хулиганы, — ответила Грета. — Самим-то
нам не страшно, но за детей мы боимся. Впервые так испугались за них, с тех пор
как уехали из Баку… Я не хотела вас обидеть, господин Дронго, вы уж простите.
— Садитесь, — сказал Дронго, указывая на стул. — Да, не все
представляют, какая трагедия разыгралась в Баку в январе девяностого. Хотя
вскоре после событий вышла документальная книга "Черный январь" на
русском языке. Пожалуй, первая, где было написано, что все матери плачут
одинаково — русские, азербайджанские, армянские. Это была наша общая трагедия.
— Да, — согласилась Грета, — но кому- то было выгодно
натравливать нас друг на друга. А как мы хорошо жили в Баку! Сколько у нас было
друзей-азербайджанцев! Все соседи к нам так хорошо относились. Многие плакали,
когда мы уезжали.
— Не сомневаюсь, — сказал Дронго. — А теперь садитесь рядом
с Фатимой, и я расскажу вам о том, как провел последние три дня.
Он начал свой рассказ с того момента, как на них с Эдгаром
напали в Ростове. Он говорил, и глаза женщин вновь и вновь наполнялись слезами.
Когда он рассказал о звонке Руслана, обе уже рыдали в один голос. Он старался
не упускать подробностей, словно проверяя самого себя на этом выступлении,
словно готовясь к первому судебному процессу в своей жизни. Он рассказал им
почти все, не став говорить только о визите в Балашиху и признаниях самого
Омара, это было нужно сохранить в тайне до суда. Но и рассказанного было
достаточно, чтобы женщины прочувствовали всю трагедию личной жизни Омара.
— Он не виноват, — плакала Грета, — его нужно освободить!
— Несчастный Омар, — вторила ей Фатима, старавшаяся
сдерживаться, — он, конечно, виновен, но он ведь пришел туда за своими
деньгами, а они на него с топором.
Дронго взял с женщин слово, что они никому не расскажут о
его расследовании. Когда Фатима и Грета ушли, он позвонил Голикову.
— Завтра я приеду к вам в консультацию, — пообещал Дронго, —
все расскажу, и мы выработаем с вами линию защиты.
— Надеюсь, что вы меня убедите, — сказал Голиков. — Мне уже
звонили, сказали, что заявление о суде присяжных принято. Знаете, прокурор
Ковалев даже не поверил, что я сделал такое заявление. Сам перезвонил мне,
чтобы уточнить. Процесс продолжится в следующий понедельник. Вы останетесь
здесь или уедете?
— Я теперь никуда не уеду, пока мы с вами не закончим процесс,
— пообещал Дронго.
На следующее утром он поехал к Голикову. Через четыре часа,
сразу после ухода Дронго из консультации, туда вызвали машину "скорой
помощи". Пожилому адвокату, успевшему, казалось, пройти за годы практики
через все и вся, стало плохо, когда он узнал подробности истории Омара Нагиева.
Впрочем, лечь в больницу Голиков отказался, настаивая на том, что обязан
выступить на судебном процессе.
Эдгар, узнавший о повторном нападении на Дронго, переехал в
его отель и поселился рядом со своим другом.
Рассказанная Дронго двум женщинам история, несмотря на их
обещание помалкивать об этом, уже на следующий день гуляла по городу. Ее
рассказывали на базарах и в магазинах, передавали от соседей к соседям, о ней
говорили во всех учреждениях. Некоторые начали колебаться, вспоминая, как их
обманывали в различных коммерческих структурах, а кое-кто открыто встал на
сторону Нагиева, решившего вернуть свои законные деньги. Но большинство все
равно считало, что приезжий кавказец, убивший семью местного предпринимателя,
должен понести самое суровое наказание. Страсти накалялись. Прокурору области
звонили из Генеральной прокуратуры, с ним беседовал губернатор — все требовали
проведения тщательного и взвешенного судебного процесса. Судья Волкова, которой
поручили вести судебное разбирательство, была известна своей строгостью и
принципиальностью. По мере приближения дня возобновления процесса волнение в
городе нарастало. Вождь местных ультраправых Аристарх Кастрюк требовал, чтобы
среди присяжных заседателей были только местные жители и лишь из числа лиц
"славянской национальности". Известие о том, что среди двенадцати
присяжных оказались татарка и черкес, вызвало ярость "патриотов",
которые тут же устроили перед зданием суда шумный митинг.
