Неуклонно набирая силу, партия начала контролировать каждую свободную минуту молодежи, посягая даже на родительскую власть. Она брала на себя все больше полномочий в воспитании у подростков чувства долга перед отечеством. Состоящие в молодежной организации школьники регулярно занимались спортом, физкультурой, синхронной гимнастикой, а также вместе ездили в турпоходы на выходные и на каникулы. Кто отказывался принимать участие, попадал под подозрение — аутсайдер? индивидуалист? — так что в конце концов почти все без исключения присоединялись. Была доля правды в популярной в то время шутке: члены семьи, где отец состоит в SA (штурмовики, «коричневые рубашки»), мать в NSF (Национал-социалистическая женская организация), сын в гитлерюгенде, а дочь в BDM, встречаются только на нюрнбергских партийных съездах. К середине тридцатых половина молодежи страны состояла в управляемых партией организациях, превращающих следующее поколение немцев в единый отлаженный инструмент, готовый выполнять волю Гитлера, нацистская пропаганда незаметно и в высшей степени эффективно обрабатывала молодые умы, юноши и девушки учились «расовой сознательности». (Нечего и говорить, что евреи и дети других презираемых меньшинств не допускались ни в одну организацию.) В таких обстоятельствах взрослели Ева и Дита. Это не оправдывает их безразличия к судьбе евреев, но может в какой-то мере объяснить его.
Отлично продуманная структура гитлерюгенда обеспечивала воспитание «настоящих» мужчин-нацистов и — согласно долгосрочному плану Гитлера и руководителя молодежного движения Бальдура фон Шираха — готовила мальчишек к кровавой бане, которую устроили им союзники и Советская армия. В 1938 году все мальчики от четырнадцати до восемнадцати лет обязаны были состоять в гитлерюгенде. Организация набирала бойцов для военизированных формирований Национал-социалистической партии, среди которых на особом положении находились «охранные отряды» (СС). Несколько корпусов гитлерюгенда занимались обучением будущих офицеров вермахта (немецкой армии). Члены организации носили полувоенную униформу, подчинялись строгой иерархии и проходили строевую подготовку. Ребят учили слепой агрессии. «Вы избраны, — говорил им Гитлер, — паладинами Великой Германии». Мало кто догадывался, насколько буквально он выражался. К концу 1936 года численность организации достигла пяти с половиной миллионов: тренированные, дисциплинированные молодые люди готовы были сражаться и умирать — и убивать — за Гитлера.
Каждый год все подразделения съезжались на огромные парады, на которых с криками Sieg Heil! и патриотическими песнями маршировали тысячные отряды, разжигая почти истерическое поклонение Гитлеру и фон Шираху. «Он [Гитлер] был нашим идолом. Полубогом. Я с радостью отдал бы за него жизнь», — сказал один старик, воскрешая в памяти те бурные дни. Их песни кажутся сегодня абсурдными, но тогда они звучали смертельно серьезно:
Мы счастливая гитлеровская молодежь,
Мы не нуждаемся в церковных добродетелях,
Ибо наш фюрер Адольф Гитлер — с нами.
«Эти песни… — признается писатель и карикатурист Томи Унгерер, взрослевший в годы национал-социализма, — эти песни действуют как наркотик. <…> Если вас воспитали нацисты, их песни продолжают звучать в мозгу двадцать, тридцать лет спустя». Он добавил, что, невзирая на все, что было, песни, которые он выучил мальчишкой, по сей день помогают ему бороться с унынием, пусть их слова и банальны и нелепы.
А вот Ева и моя мать Дита пели, должно быть, популярные песенки, шлягеры с лирическими текстами о настоящей любви и вероломстве. Мама больше всего любила Schau mich bitte nicht so an — «Не смотри на меня так, прошу» — на мотив La vie еп rose («Жизнь в розовом цвете»). Обе обожали кино и были поклонницами кинозвезд. Имена тех, кем восхищалась Ева, я часто слышала и от матери: знаменитый «печальный клоун» Грок; певицы Зара Леандер (шведка по рождению, принявшая немецкое гражданство), Сари Барабас и другие, кого уже не припомню; Лотте Ленья (ее скрипучий голос идеально подходил для песен на стихи Бертольта Брехта) и ее муж композитор Курт Вайль. И конечно же Марлен Дитрих, чье потрясающее исполнение сделало «Лили Марлен» культовой песней Второй мировой войны как для немцев, так и для британцев, — божественная Дитрих, которая, когда не изображала светскую даму, в элегантном смокинге и брюках могла выглядеть сексуальнее любого мужчины. Эти звезды сформировали представления Евы о привлекательности и обаянии, моя мать же отдавала предпочтение более «естественным» красавицам вроде Ингрид Бергман и Магды Шнайдер. Зара Леандер говорила: «Девяносто процентов моих песен — о любви. Потому что девяносто процентов людей считают, что любовь важнее политики…» Это высказывание отражает неизменные убеждения Евы. Как ни странно, Ева любила и творчество Курта Вайля, особенно «Солдатскую песню» про пушки: «От Гибралтара/До Пешавара/Пушки — подушки нам»
[10].
Во многих отношениях Ева Браун и Дита Шрёдер походили на всех молодых женщин своего времени: полные и энергии и уныния; бунтующие против старшего поколения, ограничивающего их свободу выбора, и все же привязанные к нему. Да, привязанные, потому что, несмотря на случающиеся порой ссоры и обиды, девушки жили в уютном семейном кругу. Спортивные мероприятия по выходным и совместные каникулы доставляли им удовольствие. Но гораздо важнее для них было общение с друзьями: походы в кино, обсуждение звезд экрана, киножурналов, актрис и певцов. Поклонение определенной знаменитости называлось Schwärmerei — детская влюбленность, о которой наши школьницы говорят «втюрилась» или «втрескалась». Ева была помешана на плакатах и открытках с Джоном Гилбертом, партнером Греты Гарбо в немых фильмах, недосягаемым идолом, чье бескровное лицо казалось высеченным из слоновой кости. Светская жизнь немецких девушек тридцатых годов не слишком отличалась от развлечений активных молодых женщин в современных «девчачьих» сериалах, разве что потребление алкоголя ограничивалось двумя стаканами пива, о наркотиках никто не знал, и очень немногие спали с любимыми мужчинами. Девственность была приманкой, замужество — целью, которой подружки помогали друг другу достичь, не скупясь на советы.
Не сказать, чтобы Брауны запрещали дочерям веселиться. Мюнхен славился своими вечеринками, и ни одна возможность не бывала упущена. Oktoberfest (ежегодный фестиваль пива), Рождество, Новый год и начало Великого поста отмечались всеобщими пышными празднествами. Все наряжались в карнавальные костюмы или вечерние туалеты, кафе и пивные ходуном ходили от смеха, тостов, звуков аккордеона или джазового оркестра, танцев. Ева только разыгрывала дерзкое легкомыслие: она искала развлечений, но не эротических приключений. То же самое относилось и к молодым людям — девочки дарили им радость, а не секс. Как бы вызывающе ни вела себя Ева, она всегда оставалась хорошей девочкой, которая с удовольствием убеждалась в своей привлекательности, но так просто не рассталась бы с невинностью.
Когда после войны Адольф Гитлер вернулся в Мюнхен, ему было тридцать лет. В этом возрасте мужчина уже должен был продемонстрировать свои достижения за первое десятилетие зрелости. Но к нему в тот период относились пренебрежительно, как к неудачнику, которому не суждено подняться с самых нижних ступеней общества. В лучшем случае ему светила должность незначительного клерка или мелкого чиновника, каким был его отец. Затем он бы женился, завел парочку запуганных детишек и кое-как доковылял до никем не замеченной смерти. Если не считать военных лет, он вряд ли заработал хоть один честный пфенниг, перебивался за счет благотворительности. То есть попрошайничал у родственниц, пока их ресурсы не истощились, затем интерес к ним был утерян. Он казался ничтожеством без будущего. Его «резюме» не сулило ничего хорошего: неудавшийся художник, мечтающий стать архитектором без какой бы то ни было подготовки, и награжденный (Железные кресты I и II степени), но не состоящий на службе, а теперь и вовсе демобилизованный солдат. Безработный и бездельничающий Гитлер нуждался в отдушине, которая позволила бы ему выплеснуть свой все сильнее разгорающийся антисемитизм. К тому же он жаждал вновь испытать ощущение принадлежности к группе единомышленников, как в армии. В сентябре 1919 года он начал посещать собрания маленькой националистской группировки, недавно основанной Немецкой рабочей партии, или ДАП. (Которая потом превратилась в НСДАП, Национал-социалистическую рабочую партию Германии, впоследствии известную под менее громоздким названием Nazi.) Вскоре Гитлер подал заявление о вступлении в партию, и ему был присвоен членский номер 555. Впрочем, количество членов было гораздо менее впечатляющим, чем можно заключить из этой цифры. Для пущей солидности нумерация начиналась с 501. Новый национал-социалист был бездомен, одинок, высокомерен, празден, имел многочисленные пробелы в образовании и ни за что не признался бы в своем невежестве. Но, помимо перечисленных недостатков, он обладал еще и непомерным честолюбием. Против всех ожиданий, он сделал правильный выбор. Возможно, тогда он и сам еще того не подозревал, но эта бездарность имела гениальные способности к ораторскому искусству.
