— Ага, — ехидно ухмыльнулась Анна, усаживаясь за свой стол и беря пилку для ногтей, — а национальное блюдо у твоей черкешенки-бабушки, случаем, не маца была?!!
[9]
— Уволю, мямля, — пригрозил Гавичер. — За национальный вопрос.
— Да увольняйте, Семен, блин, Борисович! Я на второй этаж в турфирму работать пойду. Там работы навалом, платят по-человечески, и никакого национального вопроса!
* * *
— У вас пять минут, — шепнула мне в отделении реанимации девушка, лица которой не было видно из-за повязки и надвинутой на глаза голубой шапочки. На мне тоже было соответствующее обмундирование — халат, бахилы, повязка и шапочка. Маша выдала мне их, чтобы я ничем не отличалась от больничного персонала.
— Она говорить не может, — предупредила меня племянница секретарши Сени Гавичера. — Но все слышит! Вы задавайте ей вопрос, если ответ положительный, она закроет глаза, если отрицательный, она просто будет смотреть на вас. Мы с ней так иногда разговариваем. Но не забудьте, у вас не больше пяти минут, она очень слаба!
Маргарита Лялькина лежала на больничной кровати большим белым коконом. Голова была забинтована, простыня доходила до подбородка, а из-под нее торчали какие-то трубочки и проводки, которые тянулись к аппаратуре. На мониторах прыгали и дрожали диаграммы, графики и кривые. Я сотни раз видела эту картину в кино, но вблизи — первый раз.
Времени было мало. Его совсем не было на эмоции и сочувствие.
— Здравствуйте, я жена человека, которого ошибочно обвинили в преступлениях, которых он не совершал, — начала я. — Это не мой муж убил двух человек, это не он ударил вас по голове. Впрочем, ему уже не поможешь, он погиб в аварии, когда его перевозили в СИЗО. Вы должны ответить на некоторые вопросы. Это нужно, чтобы найти настоящего преступника. Скажите, вас ударил тот парень, с которым вы познакомились на пляже?
Лялькина закрыла глаза и это меня вдохновило. Диалог завязался и нужно постараться извлечь из него максимум информации.
— Он похож на этого человека? — Я быстро достала из бумажника фотографию Бизи и поднесла ее к глазам Лялькиной. Она опять закрыла глаза. Или моргнула? Какая-то кривая на мониторе изменила конфигурацию, что это значило, я не знала, но поняла одно — нужно поторопиться.
— Вы знаете, почему он ударил вас?
Глаза открыты, значит, не знает.
— На нем были только пляжные плавки, где он взял оружие? Вы видели, чем он ударил вас?
Глаза не открыты — вытаращены. Нет, не знает, понятия не имеет. Я кивнула, дав понять, что понимаю ее. Вопросы путались в голове, но нужно было задавать только такие, на которые можно ответить «да» или «нет».
— Вы считаете, что он просто маньяк, сумасшедший?
Она закрыла глаза — «да». Потом открыла — закрыла, отрыла — закрыла: «да!», «да!», «да!»
Это был худший из всех ответов.
Вычислить маньяка трудно даже для армии специалистов. У маньяков звериное чутье на опасность, они могут затаиваться надолго, а потом снова выходить на охоту. Нет, эта задачка мне не под силу. Ее должен решать целый штат профессионалов, а профессионалы ее не будут решать, пока не появится труп номер четыре. Но у меня оставался последний, самый важный вопрос.
— Маргарита, подумайте, вспомните, вас когда-нибудь, что-нибудь связывало с Игорем Матвеевым и Иваном Петушковым? Это те, кого до вас убил «молоточник», а на ладонях у них нарисовал красные цифры «один» и «два». Вы знали их — да, или нет?!
И тут Лялькина дернулась. Она не сказала ни да, ни нет, она просто дернулась под своей простыней так, что какие-то трубочки из нее выскочили, а кривые на мониторе стали выделывать кренделя. Лялькина посинела в мгновение ока и захрипела.
— Маша, ей плохо! — бросилась я на пост.
Маша одним прыжком очутившись у койки, стала колдовать над Лялькиной и аппаратурой.
— Говорила же вам, ей нельзя волноваться! Вы чем-то ее напугали! Уходите отсюда! Направо служебный лифт. Халат и бахилы оставите в сестринской. Бегите, я вызываю врача!
Я помчалась по коридору. С проворностью привидения я перенеслась в лифт, потом в сестринскую, скинула там больничные причиндалы и, не помню как, очутилась верхом не «Харлее», который понес меня по широкому городскому проспекту, игнорируя правила дорожного движения.
Я неслась, выжимая газ и почти пела: «А молоточник-то не маньяк! Не маньяк! Не маньяк!» Он убивает только людей, которые при упоминании имен друг друга от страха лишаются чувств! Он вовсе не тюкает по башке кого ни попадя! Может, он один из этой компании? Может, решил расквитаться с подельниками? Нет, не выходит, Лялькина познакомилась с ним на пляже, значит, видела его первый раз в жизни.
Я затормозила у какой-то пивнушки и набрала номер Гавичера. Трубку сняла Анна.
— Мямля! — крикнула я. — Пусть Семен, блин, Борисович срочно начинает искать, где, как, и когда пересекались жертвы молоточника! Землю пусть носом роет, но найдет! Они совершенно точно друг друга знают!! Пусть опрашивает родственников, друзей, врагов, соседей, сослуживцев, любовников! Всех! И не дай бог Сене выставить за это мне счет!!
— Да скорее я это разузнаю, чем Гавичер, — оживилась на том конце Анна. Поняв, что дело в надежных руках, я нажала отбой и осмотрелась по сторонам.
У пивного ларька толпились личности, потрепанные жизнью и алкоголем.
Некоторые из них скучали, с вожделением и завистью поглядывая на счастливчиков, отходящих от прилавка с кружкой пива в руках. Видно, на добавку у них не было денег. Один такой — типичный «синяк» в потрепанном пиджаке, мятых брюках, с сизым носом и отекшей физиономией, — заметив меня, шатающейся походкой двинулся в моем направлении.
— Слышь, амазонка, дай тридцать рублей, колосняки горят, похмелиться надо! — Он так заученно произнес это, что я вдруг подумала — а ведь у алкашей этих наверняка у каждого есть «свой текст», с которым они обращаются к гражданам за материальной помощью.
Я нашарила кошелек, вытащила из него сто рублей и помахала купюрой перед носом синюшного типа.
— А не припомнишь ли, батя, на все эти деньги, кто из твоих друзей-алкашей обращается к публике: «Дай буквально двести рублей, буквально на два дня»?
— Я не алкаш, — возмутился вдруг пьяница, вздернул вверх подбородок и застыл в позе героя-революционера. — Я жертва инфляции, девальвации, дефолта и других экономических катаклизм.
— Значит, не припомнишь, — я спрятала сотню в карман.
— Ну, если без оскорблений, и за двести рублей…
Я без раздумий открыла кошелек и достала пятисотку.
Мужик взял бумажку, помял ее в пальцах, посмотрел на просвет, понюхал, и протянул мне.
