Если бы мне кто-нибудь несколько лет назад сказал, что мой дед окажется талантливым бизнесменом, я помер бы со смеху. Но теперь приходится с этим фактом считаться. И не только мне. Интерес к его фигуре в городе просто фантастический. Его приглашают на все тусовки, зовут на телевизионные шоу, пытаются взять интервью и развести на спонсорство. Дед, в принципе, никому не отказывает, а если предложение ему не нравится, он снимает слуховой аппарат и ничего не слышит.
В «Цветочке» все меня знали и кланялись в пояс, завидев издалека. Как же — внук Сазона Сазонова! Может, меня и считали «непутевым» — из-за того, что я не рвался к деньгам и бизнесу деда, а учительствовал себе потихоньку в далеком сибирском городе, — но почести отдавали исправно.
Я отыскал парня, который вечером исполнял роль швейцара, а днем болтался без дела, потому что народу в ресторане практически не было. Он сидел на диване у туалета, курил, перелистывал какой-то журнальчик и очень обрадовался возможности поговорить.
— Алкаш, говорите, в клумбе валялся? Так это, Глеб Сергеич, жена ваша, которая официальная, уже приходила, спрашивала.
— Элка?!
— Ну та, которая небеременная. — Умом парень не отличался, зато почитывал желтую прессу и обладал идеальной внешностью человека, придерживающего вам двери — высокий рост, широкие плечи и профессионально-угодливая улыбка. С этой же улыбкой он при необходимости выполнял роль «вышибалы», вышвыривая за дверь буйных клиентов.
— Она приходила сюда? — удивился я. — Когда? Сегодня?!
— Да не, — улыбнулся парень. — С неделю назад явилась и об этом же алкаше расспрашивала. Я все ей сказал.
— Что ты сказал?
— Что знать про него ничего не знаю. И никто не знает. Она тут всех опросила — и официантов, и поваров, и гардеробщика, и бармена, и даже самого управляющего! Но никто понятия не имеет, что за тип валялся у нас в клумбе. Одно точно знаем — в ресторан он не заходил. А зачем он вам?
— Да так… — Я поднялся и вышел из ресторана, от злости так шваркнув дверью, что стекло чудом осталось цело.
Оказывается, Элка втихушку проворачивает делишки, о которых я знать не знаю. Усыпив мою бдительность разговорами о Юлиане Ульяновой, она носится и что-то вынюхивает. Никак желает обставить старого опера Барсука и первой схватить маньяка-убийцу за молоток.
Злость кипела во мне, как масло на сковородке. Она шкворчала и брызгала в стороны раскаленными брызгами. Я ни за что обругал двух прохожих, попавших мне под ноги, пока я бежал к машине. Плюхнувшись на раскаленное солнцем сиденье, я набрал Элку.
— Да!! — гаркнула она в трубку голосом самого отстойного прапора. — Слушаю тебя, Бизя!
От такой наглости я обалдел.
— На твоем месте я не гнушался бы держать меня в курсе дел, которые ты воротишь. А то неровен час сама получишь дубиной по голове, если не от молоточника, так от меня.
Наверное, я не очень правильно выразился. Наверное — грубо и недвусмысленно. Но… злость душила меня маленькими цепкими лапками. «Кухня, дети, постель», — стучал в мозгах мужской шовинизм.
— На своем месте я буду делать все, что хочу, — объяснила мне Элка со змеиным шипением. — И штамп в паспорте не дает тебе права требовать от меня отчета. Не нужно звонить мне и отрывать от работы! Я за-дол-ба-лась объяснять журналистам, что Юлиана Ульянова — самая знаменитая русская в Голливуде, а тут еще ты!!! — Она бросила трубку. Вернее, нажала отбой. То, что она сделала это первой, еще больше взбесило меня.
Значит, штамп в паспорте не означает, что Беда должна передо мной отчитываться. Значит, ее волнует только тот факт, что ни один журналист не в курсе суперпопулярности Юлианы Ульяновой, а значит, пресс-конференция, за которую Беда отвечает, может сорваться.
Я не знал, куда деть свою ярость. От полной беспомощности втопил педаль газа в пол и на красный сигнал светофора обошел по встречной затормозившую вереницу машин.
Пожалуй, сейчас самое время потрясти за грудки Михальянца, а то еще немного, и я начну боксировать воздух. Конечно, это смешно — чинить разборки через неделю после вышедшей в свет статьи, но лучше поздно, чем никогда. Элка права — нужно объяснить парню, что он должен проверять информацию. Иначе в следующий раз он напишет, что я китайский шпион, и эта новость разлетится тиражом сорок тысяч экземпляров в газете, которую читают и простые швейцары и старые опера. Глазом не успею моргнуть, как стану популярнее Юлианы Ульяновой.
* * *
— Пропуск, — сказал мне юноша в стеклянной будке.
У юноши были буйные кудри апельсинового цвета, немодные очки в роговой оправе и кавказский нос. Он читал «Коммерсант», но при моем появлении отложил газету и сделал строгий взгляд.
— Пропуск, — повторил он.
Редакция была как редакция — длинный коридор, множество безликих дверей, запах кофе, сигарет, парфюма и выпитого накануне спиртного, — но в начале этого коридора зачем-то сидел мальчик в стеклянной будке и требовал пропуск.
— Я внук Сазона Сазонова, — ляпнул я, очевидно, надеясь, что имя знаменитого деда сработает как пропуск.
— Не знаю такого, — пожал юноша хлипкими плечиками. — Впрочем, идите, — он снова уткнулся в газету.
И зачем его только тут посадили?
Я выбрал дверь с надписью «Ответственный секретарь» и без стука открыл ее.
За столом сидела рыжая дамочка с шустрыми глазками, которые ощупали меня быстрее, чем я успел открыть рот.
— Я внук Сазона Сазонова, — снова сказал я, мысленно проклиная себя за идиотизм.
— А я внучка генерала Карбышева, — усмехнулась рыжая. — И что?!
— Я хотел бы поговорить с журналистом по фамилии Михальянц. Он написал про меня много лишнего.
— О-о, кто бы с ним только не хотел поговорить и про кого он только не написал много лишнего, — дама затарабанила пальцами по столу. — Но его тут нет! Впрочем, знаете, есть у него в редакции одна пассия, если вы найдете к ней подход, то вполне вероятно, она скажет вам, где он сейчас находится. Идите в сто двадцатую комнату и спросите там Ирочку. Наверное, вы хотите надрать нашему Михальянцу уши?
— Типа того, — кивнул я.
— Идите. Если у вас все получится, не забудьте зайти сюда и доложить мне, где можно найти этого Михальянца. Я тоже хочу надрать ему уши и все, что к ним прилагается. Удачи! — Она уткнулась в какие-то записи, тотчас позабыв про меня.
К девушке в сто двадцатой комнате особого подхода мне не понадобилось. Не отрывая глаз от компьютера, она сообщила, что Михальянц вечно шифруется и всегда переодевается, чтобы его не узнали. Что он где-то в редакции, но где — не знает никто, потому что никто никогда его не узнает.
— Что значит переодевается? — нахмурился я.
— Ну парики там всякие, очки, накладные усы и бороды, — пожала плечами девушка и углубилась в работу.
