На той же «экзотической» волне, что вызвала к жизни «Мадагаскар», Визбор напишет вскоре, в феврале 1953 года, песню «Парень из Кентукки» — об американском лётчике. Кентукки — штат в США; это название Юрий вычитал из романа Теодора Драйзера «Сестра Керри», герой которого узнаёт из газеты о «перестрелке в горах Кентукки»; звучное слово врезалось в память юного поэта. Музыку к песне сочинит Светлана Богдасарова. Её герой — участник корейской войны начала 1950-х годов, когда Советский Союз поддерживал Северную Корею, а США, соответственно, — Южную. Парень из Кентукки, сбрасывающий бомбы на северокорейские деревни, в итоге должен, конечно, поплатиться за это:
Но однажды утром рано
Он был сбит в бою тараном,
И он бредит на рассвете,
Превратившись в груду лома:
«О как ярко солнце светит
У меня в Кентукки дома!»
Светит, да теперь уже не для него. Но на самом деле песня интересна не тем, «кто за кого» (у советского студента, конечно, «наши» обязательно должны были победить врагов-империалистов, иначе не бывает), а, во-первых, конкретикой (авторская песня и впредь будет часто откликаться — то прямо, то косвенно — на злобу дня, словно восполняя этим отсутствие в обществе полноценной публицистики), и во-вторых — тем, что это первая «авиационная» песня Визбора. «Парень из Кентукки» открывает большую серию песен барда о небе, о лётчиках, выдающую ту давнюю, детскую ещё, любовь Юрия к авиации.
Между тем учёба на литфаке предполагала не только сочинение стихов, но и критическое отношение к ним, дружеские литературные споры, полемику по каким-то творческим вопросам, казавшимся молодым поэтам принципиальными. Как замечательно, что четверокурсник Юрий Визбор и только что принятый на первый курс Юлий Ким, два будущих классика авторской песни, очутились на одном факультете в одно и то же время и даже успели скрестить перья в первой для них литературной полемике. Ким поместил в факультетской стенгазете «Словесник» стихотворение «Весна», которое показалось Визбору чересчур камерным и личным («В воздухе бродят инстинкты весны…» и т. д.). Он ответил Киму стихами в духе и стиле Маяковского, призывая в них — как это делал и сам Владимир Владимирович, «революцией мобилизованный и призванный», — к написанию гражданских произведений:
Старо, дорогой. И тема стара.
Никакие мы не певцы.
Хочу, чтоб поэт выдавал на-гора
Гигантской работы слова образцы.
Чтоб приходили к его словам,
Как за советом в обком.
За это борюсь.
И предлагаю вам
Бороться.
Делом.
Стихом.
Под пером юноши, которому только что перевалило за двадцать, строки кажутся, пожалуй, слишком пафосными. Но понять это можно: для советской литературы и советского читателя Маяковский — культовое (как сказали бы в другую эпоху) имя, его стихов много в школьной программе. Их начиная со второй половины 1930-х годов с резолюции Сталина на письме Лили Брик («лучший, талантливый поэт советской эпохи») активно пропагандируют и много переиздают. С лёгкой руки Маяковского считается, что советская поэзия должна не прятаться в узкой личной тематике, а содействовать, подобно обкому (областному комитету коммунистической партии), большим общественным делам. Одним словом — «бороться».
Строптивый первокурсник Ким, правда, не согласился с мнением известного факультетского поэта и написал полушутливый полемический ответ: «Где бы достать ещё шесть рублей / На пару бутылок горько-холодных? / Мне вот таких не решить проблем, / Тем более общенародных». Будущий бард-пересмешник виден уже здесь. Но 22 года спустя, вспомнив этот эпизод студенческой жизни, он напишет уже серьёзно: «Никто не виновен — но кто же прав / В тогдашнем нашем споре?» Кто прав? Да оба, пожалуй, и правы. Но всё же поэтом «борьбы» и «гигантской работы» Юрий Визбор не станет: его ждёт стезя тонкого лирика, певца человеческой души.
Между тем его отношение к слову становится всё более и более профессиональным, писательским. Доказательство тому — записные книжки, которые он начинает вести в институте (и будет вести всю жизнь) и в которые записывает какие-нибудь пришедшие на ум или услышанные от других любопытные, чаще всего шутливые, фразы или стихотворные строчки, могущие пригодиться затем в работе. Например, что-нибудь такое: «Каждый обязан стать талантом!» Или: «По убеждению — халтурщица, / А по призванию — поэт».
Студенческие годы — это ещё и время первых серьёзных чувств. Факультет полон симпатичных девушек, и обаятельный, спортивный и поющий Юра Визбор нравится многим, поклонниц у него хватает. Но самого Юру ждёт судьба по имени Ада. Ада Якушева. Визбор перешёл на последний курс, когда она перевелась с вечернего отделения на дневное. Она и поступала на дневное, но на вступительных экзаменах рискнула и написала сочинение в стихах, надеясь на свой стихотворный опыт (ещё школьницей напечатала одно стихотворение в журнале «Огонёк» — как тут не счесть себя поэтессой!). Написать-то написала, да сделала много грамматических ошибок, получила «тройку» и не прошла по конкурсу. Предложили пойти на вечернее, а год спустя появилась возможность (кого-то отчислили, и освободилось место) перевестись на дневное «с ликвидацией разницы в учебных планах». То есть — надо было сдать несколько недостающих зачётов и экзаменов. Она сдала.
Ада тоже сочиняет песни. Но кто их не сочиняет в институте?! Ада же — особый разговор: и песни её выделяются среди других, и звучат они всё шире, и сама она, кажется, нравится Юре всё больше. Неравнодушна и она к нему, прикрывая своё чувство шутливой интонацией, без обиды, дружески называя его «рыжим». А он и вправду рыжеволосый и оттого какой-то по-особенному яркий! А может, дело не в цвете волос, а в характере?
Началось их общение со стихов: Юра прочёл стихотворение Ады (в поэзии для ребят он уже был почти мэтром, в «Ленинце» его стихи печатались постоянно) и позвал её участвовать в сочинении студенческих капустников-обозрений, в компанию Ряшенцева и Кима. Обозрения славились на весь институт, зал всегда был переполнен. В их программу входили стихи и песни студентов, сценки — и серьёзные, и юмористические (например, «Защита диссертации»). Обычная картина того, последнего для Визбора, институтского года: в институтском подвале, своеобразном средоточии студенческой вольницы (иной раз некоторые, не успевая после вечерних занятий добраться до институтского общежития в далёкой Тарасовке, даже ночуют здесь), сидят на спортивных чемоданчиках ребята и с ними — Ада. Обсуждают, сочиняют, напевают, смеются. Иногда слегка (только что слегка) выпивают — для вдохновения. Почему бы и нет? Директор Поликарпов сюда авось не заглянет…
Что касается обозрений, то их известность распространялась не только на институт. Когда Визбор учился на четвёртом курсе, часть номеров студенты показывали в Театре эстрады; он находился в те времена на площади Маяковского, ныне — Триумфальной (потом в это здание въедет молодой театр «Современник», а в 1970-х оно будет снесено). В зале сидели Николай Смирнов-Сокольский (директор театра), Михаил Гаркави, Аркадий Райкин (его большая слава тогда только начиналась, она достигнет апогея в эпоху телевидения) и другие знаменитости. И конечно, блеснули Визбор с друзьями-однокурсниками на последнем своём выступлении с институтской сцены — творческом вечере «Песня о литфаке», прошедшем уже незадолго до выпуска, 25 марта 1955 года.
