Екатерининский собор в Царском Селе — место захоронения о. Иоанна
В данном случае поводом послужил донос Таси Шамшиной, жившей по соседству. Ее слуги, горничная и матрос, продавали вещи, но обманывали хозяйку. Княгиня вызвалась помочь сбыть шелковые платки и опаловые серьги. Платки она продала и принесла денег много больше, чем слуги. Серьги по какой-то причине остались у Александры Николаевны. Слуги проследили и донесли в ЧК, где Шамшину заставили написать заявление. В результате княгиню обвинили в организации игорного притона (по ее словам, дочери играли иногда в карты) и краже бриллиантовых серег. На свободе остались дети: Алека (Александра), Лапа (Николай) и Фуга (София), за которыми присматривала прислуга. Лапа, как мальчик, был главным, хотя ему было всего четырнадцать.
Следствие вяло текло в течение полутора месяцев и, казалось, ничего не предвещало освобождения, которое все же пришло после аудиенции неутомимого Николая у Марии Федоровны Андреевой (1868–1953), жены писателя М. Горького. У нее, кстати, в качестве секретаря служил Георгий Никанорович Малов, бывший воспитатель князя Георгия Щербатова.
Из тюрьмы вышли, но следовало кормиться. Время было голодным. От безысходности «Лапушка» ездил за едой в Марьино, где его хорошо принимала семья бывшего повара. Затем подкармливали курляндцы-арендаторы. Однако в Марьино Александра Николаевна перебираться не хотела, удовлетворившись огородом на окраине Царского. Эта была единственная связь с усадьбой, если не считать принесшую много огорчений Александре Николаевне женитьбы Гунчика на Тате — Таисии Станиславовне Карницкой.
Для нее князь Голицын был третьим мужем, причем со вторым она не была даже разведена. Княгиня, конечно, не могла благословить такой «брак», несмотря на уговоры. Венчание происходило в Марьине, где «молодожены» и поселились на некоторое время, причем Гунчик работал в волостном правлении, а Тата — учительницей в школе в Усадище. Их навещал Лапа. Затем новоиспеченные Голицыны переехали в Петербург. Венчание Сергея, вероятно, последняя треба князей Голицыных в Марьинской церкви, которая продолжала действовать до 1930-х годов.
Личные комнаты 3-го этажа дома в Марьино
Фуга за кусок черного хлеба нанялась на работу в садоводство, отправляясь туда в пять утра. Ели конину, точнее битки из нее, готовили их на касторовом масле. Вскоре оно, как и конина, оказались не по карману. Затем пришло время верблюжатины. Ели траву, лепешки из картофельной шелухи, причем замерзший и полусгнивший картофель добывали в каких-то грязных подвалах, и кофейной гущи. Ели рожь в виде каши. Кисель варили из крахмала. Тертую воблу называли «piece de resistance» («жаркое»). Трапезы устраивали вечерами при свете, а потом, затопив самую маленькую печь и сидя вокруг нее на полу, пытались читать. Электричество не работало, дров не было, водопроводные трубы постоянно лопались, затопляя подвал.
Успешное бегство Васильчиковых в Финляндию укрепило Александру Николаевну в мысли о повторении подобного опыта в начале 1920 года. Побег оказался неудачным. Спустя некоторое время она предприняла новую попытку, взяв с собой маленькую картину Г. Робера, изображающую графа A.C. Строгонова и самого живописца на могиле Элоизы и Абеляра. Деньги решили зашить в шляпы и платья, а диадему Тоцы (княгини С.Н. Васильчиковой, урожденной Мещерской) и другие ее драгоценности — в подол шубы. Накануне отъезда пошли к всенощной в церковь на Фурштатской. Дети думали, что на следующий день вечером они будут есть шоколад в Финляндии, и потому не хотели, чтобы мать захватила зубные щетки. Она это, правда, сделала. Доехали только до Озерков, где их арестовали. Сослали в Новопесковский лагерь в Москву. Картина Гюбера Робера оказалась в Эрмитаже.
Личные комнаты 3-го этажа дома в Марьино
Выпущенные со временем из тюрьмы в 1922 году все Голицыны, кроме Гунчика, в том же году получили разрешение на выезд.
Марьино осенью 1926 года перевели на хозрасчет. Вместо дома отдыха там был организован платный пансионат. Все тот же М.Ф. Хомутов, игравший роль «хозяина», составил ряд документов, регламентирующих жизнь учреждения. Правилами внутреннего распорядка в целях охраны дома не допускалось:
«— употребление спиртовок, бензинок и примусов;
— бросание спичек и окурков на пол и лестницы;
— оставление в комнатах зажженных ламп, свечей и самовольное топление печей и каминов;
— перенесение вещей из комнат в другие помещения;
— приглашение гостей без разрешения администрации усадьбы;
— постановка посуды с водой на мебель без подставок;
— запаздывание к столу в часы питания;
— ходьба по крышам».
На «проверяющих» Марьино после революции всегда производила неизгладимое впечатление галерея портретов собак
Кроме того, после обеда предписывалось соблюдать полную тишину в течение двух часов. Купание в реке регламентировалось по половому признаку, что, вероятно, было связано с отсутствием специальной одежды. Мужчины могли принимать водные процедуры до девяти часов утра, с часу до двух и после шести часов вечера, женщины — с девяти до десяти, с двенадцати до часу и с четырех до шести часов вечера. Дети в пансионат не допускались.
Проживающих ожидал чай в десять часов утра, обед в два часа, чай — в пять часов и ужин — в восемь. Входные двери и ворота закрывались в двенадцать часов ночи. К утреннему чаю подавались молоко, яйца, белый и черный хлеб, разные молочные каши и, «смотря по возможности, другая закуска». Обед состоял из трех блюд. Послеобеденный чай предполагал белый хлеб, масло и молоко. На ужин предлагались чай, молоко, простокваша, яйца и мясное блюдо, винегрет и другие закуски.
Фрагмент одной из докладных записок о Марьине
30 января 1928 года Главнаука предложила принять Марьино в свое ведение Историко-бытовому отделу ГРМ (Государственного Русского музея), на который власти возлагали определенные надежды. Вскоре над музеем разразилась гроза. Ее причиной стала направленная в Ленинградский ОКРОНО (Окружной отдел народного образования) и президиум Ленинградского Окружного исполкома «докладная записка» члена ВЦИК Ф.Х. Гусарова. Она гласила: «…20 января мне пришлось делать доклад о работе сессии на перевыборном собрании Андреяновского сельского совета… Приехав на место в указанное селение, мне пришлось остановиться на ночлег, в доме бывшего князя Голицына, у сторожа, жена которого кандидат партии, сюда пришел также избач — член партии. Ознакомившись о подготовке к перевыборам, в нашей беседе перешли к обсуждению об истории дома, в котором мы находились. Избач и жена сторожа подробно рассказали, что представляет из себя музей быта — это только ширма. При нем имеется дом отдыха, занимающий весь верхний этаж. И вот сюда летом приезжают много публики. На мой вопрос, что кто приезжает на отдых, то мне ответили, что рабочих, конечно, и духу нет… Приезжающие усердно посещают церковь. В распоряжении музея имеется 20 десятин земли, которые находятся под покосом. И смотритель продает покос кому хочет, без учета классовой линии предоставлять нуждающейся бедноте. Мы решили утром детально музей осмотреть, что и было сделано… На всех нас присутствующих музей ничего не произвел особенного, что мы не видели.
