— Протерла, — кивнула Ритка. — Я, Сазонов, Дроздов, на пенсию через месяц решила уйти. Двадцать лет работы в милиции. Хватит.
Я не знал, что сказать. Я решил помыть кастрюлю из-под каши и налил воды в умывальник.
— Ты мне ничего не хочешь сказать? — неожиданно жалобно спросила Ритка.
— Спасибо, Рит. Понимаешь, меня в эту историю упорно кто-то замешивает. Я разберусь.
Ритка резко встала, наверное, она ждала признаний. А, может, более нежной благодарности? С какой это радости она так печется обо мне, что готова рисковать служебным положением? Я не мог ничего предложить ей взамен. Кроме благодарности. Я снова сказал:
— Спасибо.
Она надела шубу и пошла к двери.
— И еще, — не оборачиваясь, сказала она, — в тот день, когда удрал этот бомж, перед землетрясением, дежурный Луговой сказал, что ты приходил в отделение, ко мне. Но вернулся с порога в машину и больше не возвращался.
— Я уехал. Передумал.
Она кивнула с таким видом, словно давала понять — правды от тебя не дождешься.
— А что у тебя с лицом? — Ритка все не выходила из сарая, хотя я очень на это рассчитывал.
— Мой друг кастрировал кота, — начал я осторожно. — Кот теперь на всех кидается.
— Обычно на всех кидаются кошки, — усмехнулась Ритка.
Жаль, что я не умею обращаться с женщинами. С Риткой всегда было легко, весело и беспроблемно, но в наших отношениях появилась новая нотка, и я не знал, что с этим делать.
— Ты, Дроздов, можешь мне не врать. Тебе же не жениться на мне. Что у тебя с машиной?
Может, поцеловать ей ручку? Можно ли менту целовать ручку?
Я вспотел. И хлебнул минералки прямо из бутылки.
— Автоклуб гонялки в старом аэропорту организовал. Вот, поучаствовал.
— Ой, как неудачно. А у нас, представляешь, ночью к отделению кто-то автобус ритуальный подогнал. Внутри куча оружия, наркотиков, и толпа цыган. Все повинную написали. Говорят, их ОМОН захватил, представляешь? Бред какой-то. — Она опять сверлила меня серыми глазами, и я натянуто рассмеялся.
— Пока, — сказала мне Ритка.
— Пока, — сказал я Ритке.
Может, стоило пригласить ее в кафе, а не пытаться угостить собачьей кашей?
Она ушла, а я взял стакан со стола и раздавил его в руке. Конечно, порезался, но это была ерунда по сравнению с бурей, которая бушевала у меня внутри.
* * *
Церемония награждения состоялась в Доме Культуры, в шесть часов вечера. Мероприятие сопровождалось новогодней мишурой: елкой, Дедом Морозом, и символическими подарками в виде блокнотов и ручек. Народу собралась тьма — учителя и ученики со всех школ города. Номинации предполагались самые разные — от лучшего в городе учителя пения до лучшего завхоза. Победители были известны заранее, и зачем нужна была эта канитель с таинственностью, торжественностью и многозначительностью, я не понимал. «Селедку» припарковал с торца здания, чтобы она не очень мозолила глаза своим трагическим видом. Я хромал, у меня было расцарапано лицо, и перевязана рука. Бинта в сарае не оказалось, и я соорудил повязку из… тонкого белого шарфика, который когда-то забыла у меня Беда. Наверное, вид у меня был не совсем учительский, потому что охранник на входе попросил предъявить документы. Я уже было хотел развернуться и уйти, но положение спасла Дора Гордеевна. Она царственной тучей проплыла мимо в шубе из черной нутрии и, не глядя на меня, сообщила парню в камуфляже, что я не террорист, а преподаватель.
В холле, у елки, грустила Марина. Я хотел прошмыгнуть незамеченным, но она окликнула:
— Глеб Сергеевич!
Пришлось подойти и изобразить улыбку.
— Можно, я с вами в зале сяду, а то тут столько народу, что голова кружится! И никого из приятных знакомых.
— Вон Лилька, — сделал я попытку улизнуть от соседства с Мариной.
Марина поморщилась, давая понять, что Лильку она терпеть не может.
— Лилька! — заорал я, и Лилька закрутила белокурой головой. Когда она подошла, я понял, какую ошибку допустил. Этих дам нельзя было ставить рядом. На них красовались абсолютно одинаковые платья — сиреневые, с глубокими, словно порванными декольте, поясками на бедрах, и в лоскуты рваными подолами, будто их обладательницы только что стали жертвами взрыва в метро. Рукава были тоже как бы оторваны, а потом снова надеты. Наверное, это мода такая, я в этом ни черта не смыслил. Не думаю, что они так одинаково порвали свои платья. Одно я точно понял — в зале рядом они не сядут.
Марина пошла красными пятнами, Лилька поджала губы. Я здорово испугался. Гнев свой они выместили на мне.
— Глеб, — прошипела Марина, — а что это у тебя с рукой?
— А заодно с машиной, рожей и ногой? — прицепилась Лилька.
— В аварию попал, — дал я единственно правильный ответ.
— А-а! — протянула Лилька. — Теперь что, в больницах перевязки делают женскими крепдешиновыми шарфиками за сто баксов?
— Двести, — поправила Марина. — Двести долларов, бутик «Триумфальная арка».
— Сто. Сто, салон одежды «Прет а порте», — парировала Лилька.
Разговор под елкой затянулся.
— Девушки, — взмолился я, — вы тут без меня о моде поговорите. Мне этот шарфик даром достался, мне плевать, где и сколько он стоит.
— Ты это платье в «Прет а порте» брала? — подозрительно спросила Лильку Марина.
— Естесстно! — усмехнулась Лилька. — Я что, дура в «Арке» переплачивать?
Марина опять пошла красными пятнами, а я резво дал задний ход.
— Петь, а Петь! — заорала Лилька. — Ты при мобильном? Дай позвонить, а то меня муж порвет, как Тузик грелку, если я вовремя домой не приду. Забыла предупредить, что у меня вечером мероприятие!
Я готов был отдать ей все, что угодно, лишь бы от меня отвязались.
— Держи! — я сунул в ее нежную руку мобильный и умчался в зал, где получил ручку, блокнот, и пожелания успехов в Новом году.
Диплом мне вручили торжественно, на сцене, под громкие аплодисменты. Я старался не хромать, перевязанную руку прятал за спину, и улыбался, потому что когда человек улыбается, неважно, что у него поцарапано лицо. Про меня со сцены сказали так много хороших слов и ученики и учителя, что я почувствовал ком в горле, и глаза защипало как в детстве, когда, балуясь, мы брызгали друг в друга перцовый раствор.
Все бы ничего, но моей соседкой оказалась Дора Гордеевна. Она плохо помещалась между ручками кресел, беспрестанно ворочалась, шумно вздыхала и косилась на меня, давая понять, что наше соседство — не лучший момент в ее жизни. Мне это так надоело, что я твердо решил свалить, не дождавшись конца мероприятия. Я извинился, пригнулся, и полез между рядами на выход. По пути мне попались знакомые Лилькины коленки, едва прикрытые сиреневыми лоскутками, и я вспомнил про телефон.
