— Негусто. Какая Тверь? Какая пасека? Зима на дворе. А позвонить нельзя этому кадревичу Феде?
— Капа домашним объявила, что ее все достали. Уехала и координат своих не оставила.
— Слушай, может, у Грибанова любовь какая-нибудь роковая была? Соперник там какой-нибудь?! Смерть за наркотики отпала, идея отмщения его папе какая-то неубедительная, остается смерть за любовь.
— Может быть. Только ты в эти игры больше не играешь. Большую часть времени я ищу тебя, а не убийцу.
— Черта с два! Играю!
Я понимал, что уговорить ее можно только одним способом, поэтому вздохнул и сказал:
— Ты поедешь в Марбелью.
— Повтори.
— Ты поедешь в Марбелью.
— Повтори!
— Поедешь. В Марбелью! У тебя проблемы со слухом, или с мозгами?
Элка исполнила на автомобильном гудке сложный, бравурный марш. В ее распоряжении была только одна нота, но она справилась.
— Тихо! — заорал я.
— Ты поедешь со мной.
— Ну, может быть. Скоро начнутся каникулы…
— Ты поедешь со мной!
— Ну…
— Ты же понимаешь, сейчас это лучший выход — взять и свалить в Марбелью, пока они там не разобрались, кому на самом деле принадлежал пистолет.
— Ну, я подумаю.
— Слушай, да, попытайся подумать. Я еду в любом случае. А ты, если хочешь, бодайся с наркоманами, цыганами, корейцами, следователями, бомжами, котами…
До дома Ильича она ехала, фальшиво напевая «Над Канадой, над Канадой». Я не понял, почему «Над Канадой», но спрашивать не стал.
Кейс я взял с собой в квартиру. «Магнум» лежал у меня в кармане: почему-то я не решился от него избавиться, подкинув в гроб, в общую кучу оружия. Трофеем сегодняшнего вечера была и Беда, поэтому я пропустил ее вперед для гарантии, что она опять не исчезнет.
Рон проспал наше появление. Он сонно приоткрыл глаза на диване, лениво махнул хвостом и снова заснул.
— Кажется, нам придется спать на полу, — сказала Беда и забрала у меня кейс.
Я решил позвонить своему деду Сазону. Ничего, разорю Ильича на междугородние переговоры. Когда я набирал код родного южного города, то ощутил нечто вроде ностальгии. В моем городе сейчас тепло, может быть, даже идет дождь — пахнет мокрым асфальтом и мокрой землей, а о приближении Нового года напоминает только перемигивание ярких гирлянд в витринах магазинов и кафе.
— Але, — раздался в трубке неожиданно тихий голос Сазона.
Дед плохо слышал и потому всегда орал так, что на него жаловались соседи с первого этажа, хотя сам он жил на восьмом.
— Але, — тихо и грустно повторил он. Наверное, он заболел. Я испугался, и гаркнул в трубку так, как обычно разговаривал с дедом — во всю мощь своих неслабых легких.
— Дед! Это я, Глеб!
— Сынка, ты что ли? — по-прежнему тихо спросил Сазон. — А чего ты орешь, как голодный медведь на Севере?
От неожиданности я чуть не выронил трубку.
— Дед, ты что, купил слуховой аппарат?
— У меня нормальный слух, — отрезал дед. — Был. А сегодня Галка вставила мне одну хреновину.
— Какая Галка? Какая хреновина? Куда вставила? — заорал я.
— Ну, — вроде как смутился дед, — Галка, это секретарша моя. Она привезла из Японии новомодную хрень, которую в ухо вставляешь и… в общем, мужская сила удваивается. Я попробовал, помогает. Только орут все кругом, как слоны перед случкой, башка трещит. Я и тебе такую заказал!
— Не, дед, дай отбой, а то у меня от этой самурайской хреновины мужская сила из ушей попрет.
— Ну, как знаешь, — обиделся дед. — А чего ты так орешь? Оглох что ли?
Я мысленно поставил пять баллов секретарше Галке за то, что она все-таки умудрилась вставить Сазону в ухо слуховой аппарат, сопроводив это действие единственно возможной легендой. Наверное, дед задрал своей глухотой всех своих подчиненных в тире, который ему принадлежал. Учитывая, что он подполковник в отставке, Сазон наверняка требует от служащих армейской дисциплинки, а сам при этом ни черта не слышит. Теперь он слышит нормально, но все орут по привычке, разговаривая с ним.
— Башка болит от криков этих, — снова пожаловался он.
— Это скоро пройдет, — я постарался говорить тише.
— А чегой-то ты меня хоронишь? — неожиданно рявкнул дед своим прежним командирским рыком. — Звонишь зачем? Надо чего?!! — Совсем невыносимым стал старый с тех пор как обзавелся деньгами и собственным бизнесом.
— Денег надо! Я отправляю Элку в Марбелью!
— Ладно, сынка! Будут вам конфетки, будут вам баранки! Будет Элке Марбелья! Завтра ей бабла подкину переводом. А тебе, сынка, деньжат не подкинуть? — ехидно поинтересовался Сазон, и я понял преимущества его глухоты: не сильно-то он раньше был силен в перепалках.
— Нет! — рявкнул я.
— Ну, как знаешь, — дед повесил трубку.
Беда ковырялась с замком кейса, я не стал ей помогать, а пошел на кухню варить кофе. Мне не было дела до того, сколько зелени лежит в этом кожаном чемоданчике.
Кофеварки у Ильича не было, кофе он варил в турке. Я начал колдовать, отмеряя нужное количество кофе и сахара. Когда пенка поднялась ровно настолько, что нужно было снимать турку с огня, на кухню зашла Беда. На ней почему-то не было очков, и смотрела она беспомощно, как человек, который не просто снял очки, а безвозвратно их потерял. В руках она держала какие-то бумаги, кассету, фотографии, и пыталась что-то сказать, но только открывала и закрывала беззвучно рот. Меня это зрелище так заворожило, что я проворонил кофе. Он с гнусным шипением выплеснулся на печку и залил голубое газовое пламя.
— Я не поеду в Марбелью, — наконец сказала Беда.
— Поедешь.
— Нет.
— Да.
— Нет.
— Да.
Я забрал у нее бумаги, фотографии, просмотрел их и положил на кухонный стол.
— Тем более ты поедешь в Марбелью.
— Нет.
— Да. — Я выключил газ, взял тряпку и с тупым усердием стал оттирать печку. — Мой дом, между прочим, расположен рядом с домом скульптора Руставели.
— Мне плевать на Марбелью, плевать на дом, плевать на скульптора Руставели.
— Может, тебе плевать на меня?
— Может, и на тебя. Я сделаю эту работу. Я всех умою. Урою. Во все газеты дам материалы, а потом напишу детектив.
— Ты можешь плевать на скульптора, можешь плевать на меня. Но ты не можешь мне запретить не плевать на тебя. Ты не сунешь свой нос в это дело. Ты поедешь в Марбелью, будешь сидеть там тихо, наслаждаться теплом и элитным российским обществом. — Я отмыл печку и почему-то начал мыть подоконник. — Хочешь, я подарю тебе этот дом? Ведь хочешь!
