Лучше всех оказалась Аллочка Ильинична. И планы у нее, и квалификация, и уровень и опыт. А детки кличут ее «болонка климактерическая».
Ильич со своим телефоном уже чего только не сотворил. Погонял игрушки, поотправлял sms-ки, проверил функцию будильника и теперь просто любовался маленьким серебристым Nokia. Ему хотелось подальше из этой душной комнаты, от этого «дружного» женского коллектива. Я решил обидеться, что он за меня не вступился, и попросить денег за дополнительные часы.
В коридоре пришлось поуспокаивать рыдающую Татьяну.
— Да плюнь ты на эту Гангрену. Все равно не уволят.
— Какой маразм этот журнал! Я не могу сидеть и проставлять эти оценки. В этом занятии нет творчества! Когда рисуешь — думаешь над линией! Нет, я не могу, когда нет никакого творчества, Петр!
Я подумал «какая творческая натура», а вслух сказал:
— Плюнь, все равно не уволят!
Для Татьяны увольнение означало бы конец бесплатного обучения в школе ее дочери.
Вечером я решил проверить, выполнил ли свое обещание Вован и позвонил из учительской в инспекцию.
— Инспекция безденежных, — услышал я. Не понял и даже испугался.
— Уже и такая есть?
— Инспекция. Без-де-нежных. — Отчеканил по слогам женский голос, и я сообразил, что это фамилия.
— А Маргариту Георгиевну будьте добры.
— Уехала по школам.
Почти одновременно со словами под окнами затрещала Ока. Ритка ворвалась в учительскую веселая, миниатюрная, в узких брючках, с короткой стрижкой. Прелесть, а не женщина.
— Ну что, мучительница?
— Забрал, забрал, — засмеялась она. — Слушай, в субботу в семь дискотека. Ильич сказал, что тебя можно попросить подежурить, за порядком последить. Можно?
— Можно.
Отчего нельзя? Не Татьяне-художнице же следить. В этом занятии нет никакого творчества.
— Слушай, а что это за инспекция у вас — безденежных?
Ритка засмеялась.
— Это фамилия у дежурной Безденежных. У нас с фамилиями много приколов. Вчера дежурили на водокачке. Наши приводят мужика бомжеватого — грязного и пьяного. Черт его знает, что он там делает, вода-то на весь город оттуда идет. Может, у него зараза какая! Спрашивают:
— Как фамилия?
Пьяный, еле язык поворачивая, отвечает:
— Уепище.
— Ты не выделывайся, говори фамилию!
— Уепище.
Они ему в глаз.
— Так как фамилия?
— Уепище.
Они ему в челюсть.
— Издеваешься? Говори быстро, как зовут?
— Уепище Иван Васильч.
Они уже бить его устали, а он вдруг говорит:
— Мужики, да вы паспорт в кармане возьмите, там написано.
Они достают паспорт, читают «Уепищев Иван Васильевич».
Мы посмеялись, и я пообещал в субботу поисполнять роль секьюрити на школьной дискотеке. Ильичу даже предлагать не пришлось свои услуги, сам догадался.
Снег не растаял ни через день, ни через два. Он благополучно пролежал до субботы. Я во всю топил буржуйку старыми газетами, но все равно к утру замерзал и разрешил Рону спать под боком. Я сгонял на «аудюхе» на барахолку и купил себе огромную, легкую, но теплую куртку всего за полторы тысячи рублей, которые Ильич, скрепя сердцем, выдал из сейфа, задолго до срока аванса. На ботинки уже не хватило, и я ходил в легких штиблетах, изгрызенных Роном. Всем костям он предпочитал мои вонючие ботинки.
Заварушка началась в субботу. Или нет, гораздо раньше. В четверг, после урока физкультуры Ильич с заговорщицким видом позвал меня к черному входу школы и… показал свою новую машину. Синий джипчик RAV4, на каких любят раскатывать дамочки до тридцати. Ильич любовно похлопывал его по выпуклым бокам, попинывал колеса, потирал носовым платочком затонированные стекла.
— Хорош? Хорош? — тараторил он. Еще не наигрался с телефоном, а уже раздобыл себе новую тачку. Я бы поостерегся. Инспекция бывает не только для безденежных.
— Вот, копил, собирал, — будто прочитал он мои мысли. Конечно, копил. Было бы с чего.
— Ты это, «аудюху» пока поделай там, посмотри, чтобы продать можно было. Лады?
— Лады.
И разберусь, и посмотрю, и поделаю, и подежурю.
В субботу я провел в разных классах в две смены четыре урока истории, три ОБЖ и четыре физкультуры. В перерывах я ковырялся с машиной, делая предпродажную подготовку. Я успел полюбить эту старую «ауди», и относился к ней почти так же нежно, как к нашему развалюхе Опелю. Вряд ли Ильич позволит мне пользоваться RAVом так же бесконтрольно, как «аудюхой». Шофером он меня, конечно, оставит, для крутости. Но и сам покрасоваться за рулем захочет, хотя машин боится, габаритов не чувствует, и единственное место, где я бы доверил ему руль — это взлетно-посадочная полоса.
К концу дня я окончательно вымотался и замерз в своих штиблетах. В школе отопление еще не дали, и в классах, а особенно в спортзале, шныряли злые и холодные сквозняки. Напоминание, что вечером дискотека, а я на ней — блюститель порядка, меня не обрадовало.
За пятнадцать минут столовая преобразилась. Откуда-то появились прожекторы, динамики, и даже микрофон. Стыдливые перетаптывания под виниловые пластинки времен моего детства остались в прошлом. Забегали декольтированные девицы и заслонялись парни со скучающими, всепознавшими лицами.
Удовольствие оказалось небесплатным. У входа восседала школьный психолог Вера Ивановна и пополняла школьную казну. С мальчиков — 25 рублей, с девочек — 20. Я до сих пор смутно представлял себе обязанности Верочки и первый раз увидел ее в деле. Надеюсь, она не уволится, и я не буду вынужден исполнять ее обязанности. Заиграла визгливая попса, разноцветные прожекторы заметались по залу. Назревал вертеп. И мне это не нравилось.
Я проверил туалеты на всех этажах. Все было пристойно: никто не пил водку, не забивал косячок. У учительской мне попался Ильич, он тащил какой-то большой пакет, был хмур и бормотнул, проходя мимо:
— Заскочи ко мне потом, слышь?
Чем там его еще осенило? Мне на сегодня трудовых подвигов уже хватало.
На первом этаже группа парней кого-то лениво пинала. Среди них я заметил Брецова и в два прыжка очутился рядом. Они не стали ждать, пока я им покажу, что умею, и разлетелись в стороны с проворностью рассыпанного гороха. На полу, пыльный и несчастный, сидел мой новенький Славик Бобров. Я за шиворот поставил его на ноги, развернул к выходу и устало сказал:
— Иди домой. Рано тебе еще мероприятия посещать.
Он подслеповато и жалобно посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но не решился. Мне стало почему-то жаль его, и вдогонку я крикнул:
