— Подпругин, прекрати, пожалуйста. О чем ты?
В самом деле, здесь она была права. Как бы я ни был прав в остальном, но говорил я сейчас не о главном. Следовало взять себя в руки. Я достал сигареты, в Европе бросают курить, я когда-то тоже бросал и успешно, но потом закурил. И я закурил.
— Тебя украли? — спросил я как можно спокойнее. — Или ты сбежала сама?
Ей не понравился мой вопрос, потому что вопрос был прямой. Она желала, я понял, вести разговор по-другому.
— Вчера прочитала в газете, что приехала какая-то делегация, увидела твою фамилию и решила взглянуть на тебя… Я здесь совершенно случайно. Ты стал депутатом?
— Помощником депутата. Я в команде.
— По-прежнему активист?.. Энергичен, молодцеват… Падок на женщин?.. По-прежнему увлечен политикой?
— Политологией. И не только. Но ты не ответила: тебя украли или ты сбежала сама?
— Украли. Ты прозевал.
— Хорошо сработано, — похвалил я наших бывших противников. — Расскажешь подробности?
— Я их просто не знаю.
— Что же, тебя усыпили? Сделали укол?
— Да, представь себе, укол.
— А потом пытали, мучили бессонницей, обезвоживали организм?
— Я ни в чем не виновата, Подпругин. Не говори со мной таким тоном.
— Если бы ты сама не хотела, тебя бы никто не украл…
— Это упрек?
— Констатация, — ответил я кратко.
Уголки рта у нее задрожали, что на сей раз улыбкой не было.
— Может, ты влюбилась? — вдруг спросил я, прищурясь.
— Да, представь.
— В кого ты могла влюбиться? Когда?
— Тогда, Подпругин.
— В какого-нибудь шпиона?
— Да, в шпиона, вы прозевали.
— И ты изменяла мне?.. с ним?.. Но когда? Но как?.. Нет, нет, я не верю! Не может быть!
— Что было, то прошло, — ответила мне Е. В. Ковалева, — да и того не было. Ничего не было. Все сон.
Признаюсь, я задумался над ее словами, но напрасно, напрасно — в них не было смысла. Есть сон, но есть и реальность.
— Подпругин! Что вы сделали со страной? Скажи, Подпругин… Я не понимаю, что у вас происходит!..
— Кто это мы? — спросил я, едва сдерживаясь. — Это ты, а не мы. Ты, которая бессовестно стала работать на них! Ты, которая предала нас! Меня лично!..
— Я сделала тебе больно? Прости, — произнесла с невинным выражением лица Е. В. Ковалева.
— Какая инфантильность! — воскликнул я. — Ты не мне изменила! Ты всем изменила!.. Помнишь, я сказал тебе однажды, чему ты изменишь, если изменишь мне? Как тебя тогда покоробило!.. Еще бы! Красивая фраза!.. И вот — результат! Изменила!
— Но, Подпругин, ты ведь ничего не знаешь… Не было ничего, забудь.
— Забыть?.. Родную историю?..
Во мне все клокотало.
Я едва сдерживался. За столько лет во мне наболевшее отчетливо, как никогда, вырваться жаждало, клокоча, за пределы моего напряженного существа, причем немедленно, тут же, сейчас, но прямо на вдохе я был остановлен:
— Тихо, Подпругин. Не надо. Молчи.
Некоторое время мы оба молчали.
— Во всяком случае, — добавила к прежде сказанному Е. В. Ковалева, — зла я никому не хотела. Я хотела только, как лучше.
Я ждал. Сам не знаю чего. Меня наконец укололо.
— Я издам твой дневник! Я располагаю твоим дневником!
— Каким дневником?
— Ты вела секретный дневник! Не прикидывайся!
— Слушай, Подпругин, я ж тебе объяснила, она умерла, издавай все что хочешь. Я здесь ни при чем.
Странно, но я получил, стало быть, разрешение?!
— А в том, что у вас происходит, — сказала она мне еще, — я не виновата, Подпругин.
Горькое признание сорвалось с моих уст:
— Как ты смогла, я тебя так любил!
— Ты? — удивилась Е. В. Ковалева, будто мне не поверив.
— Я! — ответил я. — Я!
— Не смейся, Подпругин. Мне не смешно.
А никто не смеялся. Кому тут смеяться? Если б я и смеялся, это был бы сардонический смех.
Но ведь я не смеялся. Над чем мне смеяться? Над прожитой жизнью? Над неразделенной любовью? Вот он, момент истины, о котором столько написано!.. Неожиданно для себя самого осознал я в тот миг полноту моего окаянного чувства — чувства вздорного, сильного, яркого, нежного, хрупкого, как хрусталь… Я едва не заплакал. А мог.
— Лена… Леночка… Элизабет… или не знаю, кто ты… ты-то знаешь сама, ты-то знаешь, ты кто?
— Знаю, — сказала она.
— Ты, — сказал я, — политическая проститутка.
— А ты дурак, — ответила Е. В. Ковалева.
Мы смотрели друг другу в глаза.
Подъехал автомобиль.
— Лизи! — позвал ее некто, открывший дверцу.
— Подпругин, ты, наверное, хочешь узнать, — торопливо заговорила моя жена — жена! жена! жена! — и на этом я буду настаивать, — ты, наверное, хочешь узнать, Подпругин, был ли Борман советским шпионом?
Я, конечно, хотел. Ужасно хотел. Но я нашел в себе волю качнуть головой отрицательно:
— Нет.
Она села в авто и уехала. Теперь уже навсегда.
Конец
Приложения
Элегия
Когда осенний грустный ветер
Заденет листиком чело,
Ты вспомнишь многое на свете,
Не пропуская ничего.
Не мы, другие — недотроги,
Но с ощущеньем на щеке
Ты будешь думать о дороге,
Об этой роще и реке,
О том, как все проходит в спешке,
О том, что можно и нельзя,
О том, как все мы были пешки
С мечтой о статусе ферзя…
Всего одно прикосновенье,
И листик далее парит.
Вот так и жизнь — одно мгновенье.
И все об этом говорит.
М. П-н.
Избранные письма М. Подпругина
Ошеломительный успех первого издания «Хозяйки истории» менее всего ошеломил меня, ничего иного не ожидавшего. К сожалению, поприще мое отнимает время, о ценности которого напоминает возраст. Я прошу извинения у всех рецензентов «Хозяйки истории», у всех, кто писал о проблематике книги, и особенно у тех, кто высказал мне свои замечания, за то, что не имел (и не имею) возможности ответить каждому персонально. Мысленно я всегда с вами. Ниже позволяю себе привести несколько моих писем, которым все же довелось написаться.
