Можно представить, какое впечатление произвело письмо на Руководство Программы, уместно добавить: сверхсекретной программы!
Если автор был идиотом, почему идиоты осведомлены о деталях сверхсекретных исследований? Но идиотом он не был, здесь был тонкий расчет, автор наш — кто-то из своих, и цель провокации — заблокировать эксперименты.
На некоторое время Отдел погрузился в атмосферу невыносимой подозрительности. Многие подозревали многих.
Лично я грешил против В. Ю. Волкова. На мой взгляд, он, как монополист исключительного дара, каковым являлся дар Е. В. Ковалевой, был менее других заинтересован в успехе наших исследований. Позже, когда Елена Викторовна стала моей женой, мы эту деликатную тему обсуждали с ней неоднократно — она всегда защищала своего покойного мужа, нередко аргументированно, но чаще посредством эмоций. Как бы там ни было, я ей поверил и отказался от своих уже никчемных подозрений. Хотя теперь, по прошествии лет, бывает снова нет-нет и подумаю: а не потому ли не нашли виноватого, что гибель В. Ю. Волкова через несколько дней после описываемых событий сделала расследование в принципе бесперспективным?
Но, повторяю, я никого не хочу обвинять. У меня нет никаких доказательств. Это просто вопрос. Можно, если угодно, с тремя вопросительными знаками!
Я ведь тоже побывал в числе подозреваемых.
Да, да, смешно сказать — я! я! — был подозреваем в совершении этой омерзительной гнусности!
Не сказать об этом с моей стороны выглядело бы необъективным. Потому говорю.
И чьих же, спросят меня, подозрений я стал объектом, мишенью?
Главного нашего психолога — вот чьих!
Как же тут не задуматься о причинах неплодотворности экспериментов? Что же еще ожидать от исследований с таким психологическим обеспечением? Как смотреть в глаза мультиоргазмической партнерши, когда группа психологической поддержки вот-вот внушит тебе, — не о себе говорю, но все-таки, — вот-вот внушит половое расстройство, того гляди зазомбирует?
Сей знаток человеческих душ строил свои подозрения по двум пунктам.
Первое. Я, видите ли, большой любитель докладных.
Второе. Мне, знаете ли, присущ скрытый эксгибиционизм. Я склонен, оказывается, к демонстрации своих интимных и будто бы примитивных переживаний, а также к публичным самовыражениям, что якобы еще и сочетается у меня с тайной неприязнью ко всему, способному что-либо прикрывать, накрывать, укрывать — к одеждам, театральным занавесам, режимным предписаниям блюсти секретность.
Полный маразм!
На первый пункт я отвечал докладной. По второму пришлось пройти тестирование, он же сам и обрабатывал. Результаты до моего сведения доведены не были, но от меня все же отстали. Оно и понятно, специалисты просто так на дороге не валяются. Но как трудно, как невыносимо тяжело работать в атмосфере всеобщей подозрительности!
С ускоряющимся замедлением затормаживались наши исследования. Это стало очевидно всем, особенно теперь, когда Руководство Программы обратило на нас пристальный взор. Проверки следовали одна за другой и лишь усугубляли состояние общей нервозности. Двое из восьми исполнителей обнаружили полную недееспособность. Объекты расхолаживались, у них начинались досадные сбои. Усвоенное за последние месяцы быстро утрачивалось, и наступала полоса затяжных простоев.
Провокатор добился, чего хотел: уникальные исследования надежно блокировались. Осталось подводить итоги.
Что ж, они не были утешительными. Нет, в области общей сексологии был совершен невероятный рывок — это бесспорно, — но с позиции задач, поставленных Руководством Программы, наши эксперименты оказались безрезультатными. Е. В. Ковалева по-прежнему оставалась уникумом.
Вот почему тяжелейшая депрессия, поразившая Е. В. Ковалеву после неожиданной гибели ее мужа, была воспринята нами как общая катастрофа.
Глава седьмая
Несвоевременность выхода из игры Е. В. Ковалевой. — Китайский фактор. — Тревожная ситуация в Южной Америке. — Подарок Л. И. Брежневу, или Пиррова победа. — Величина преимущества: один голос
Чтобы понять всю остроту проблемы, следует сказать несколько слов о международном положении, на фоне которого протекала депрессия Е. В. Ковалевой.
Приоритетным направлением нашей внешней политики оставался Вьетнам. И здесь — не без помощи Е. В. Ковалевой — наша дипломатия во многом преуспела. Война прекращалась. И хотя еще в декабре американцы возобновили бомбардировки наземных коммуникаций Северного Вьетнама, а в Южный Вьетнам продолжали поставлять военную технику для враждебного нам режима, мы уже достаточно хорошо представляли, чем это все кончится в самое ближайшее время.
Большую тревогу вызывало продолжающееся сближение США с Китаем, а также практически нами не исследованное сближение Китая с Японией, резко ускорившееся после гибели В. Ю. Волкова. Уже в сентябре премьер-министр Японии К. Танака побывал в Пекине и был принят Мао Цзэдуном. Объявлялось о прекращении состояния войны между Японией и Китаем и об установлении дипломатических отношений. В конце осени в Японию устремились одна за другой китайские делегации, нашим Отделом, к сожалению, неконтролируемые.
Испытания на полигоне в Западном Китае ядерного оружия, тем более в атмосфере, одинаково беспокоило как нас, так и американцев. Симптоматичен отказ китайцев подписать соответствующий протокол к Договору о запрещении ядерного оружия в Латинской Америке.
Между прочим, именно в Латинской Америке нашим агентам влияния с гибелью мужа Е. В. Ковалевой приходилось труднее всего. В Уругвае, например, усиливались репрессии против оппозиционных группировок в соответствии с так называемым законом о государственной безопасности и общественном влиянии, по символическому совпадению вступившим в силу в день похорон В. Ю. Волкова. Помню, как в сентябре я выступал перед коллегами с небольшим, но емким сообщением (в рамках еженедельных политинформаций) об усилении цензуры печати в Бразилии. Казалось бы, мелочь? Как посмотреть! На бразильскую гласность мы возлагали надежды…
Но наибольшие неприятности ждали нас в Чили. Внутриполитическая обстановка в этой прихотливо вытянутой вдоль автострады страны (или, могли бы сказать, вдоль безумно длинной железной дороги) обострялась с каждой неделей. Двадцатипятидневная забастовка владельцев грузовых автомобилей при такой причудливой географии не могла не поставить экономику государства на грань краха. Что было, то было. В большинстве провинций вводилось чрезвычайное положение и власть передавалась военным. Пока еще армия была на стороне президента Сальвадора Альенде и правительства народного единства, но ситуация менялась к худшему. Дело шло к государственному перевороту.
Слабым утешением могло послужить нам завершение выпуска вторым изданием полного собрания сочинений В. И. Ленина в Аргентине — такого рода событиям тогда придавалось большое значение.
В день 65-летия Октябрьской революции Ричард Никсон тоже приподнес подарок Л. И. Брежневу — 7 ноября вновь победил у себя на выборах. Пиррова победа! Пиррова — если взглянуть на нее в перспективе угрозы импичмента, в общих чертах успевшей обнаружиться через Е. В. Ковалеву, как следует из протоколов, еще весной 1972 года. Увы, эта важнейшая тема оставалась непроработанной вплоть до июня 1973-го, пока наконец я не взялся за дело.
