Никсон, в чьи задачи входило изучение всего политического спектра российской реальности, конечно, не мог упустить случая, чтобы не посмотреть на выпущенного из тюрьмы вчерашнего вице-президента России своими глазами и не задать ему каких-нибудь интересных вопросов.
И тут разразился скандал. Сам факт беседы экс-президента США с экс-вице-президентом России настолько не понравился российскому президенту, что тот с присущей ему экспрессией в необыкновенно резкой форме публично отказал Никсону в запланированной ранее аудиенции. Миллионы телезрителей наблюдали гнев президента по телевизору, и я был среди них. Нелицеприятное зрелище, скажу откровенно. Общественное мнение, как на Западе, так и у нас — и в моем лице не в последнюю очередь, — испытало поучительный шок. Никсон был изумлен до крайности и оскорблен до глубины души. По сути, ему указали на дверь.
11 марта одно достаточно оппозиционное движение, не буду уточнять какое именно, — интересующихся отсылаю к прессе тех дней, — проводило свой очередной митинг возле Центрального парка культуры и отдыха им. А. М. Горького. Митинг проходил дисциплинированно. Народу много не собралось, хотя погода стояла приемлемая. Полагаю, сказалось неучастие в митинге ярких политических фигур, пренебрегающих, по своему обыкновению, мероприятиями местного значения. Женщины — правда, что-то не припоминаю молоденьких — были заметно активнее мужчин, но о численном преобладании тех или других утверждать не берусь. Что точно: было много пенсионеров. Я встретил знакомого отставника, мы поздоровались. Один за другим, как водится, выступали ораторы. Произносимые ими речи отличались изрядной смелостью, а если взглянуть глазами властей, предосудительностью в силу характерного пафоса. Я слушал их со смешанным чувством. Многое верно, но и неверно многое. Цицероны, вы научились хорошо говорить, думал я, но к чему призываете? И кто за вами пойдет? Где же кордоны конной милиции и почему не прорываются через них многочисленные толпы энтузиастов, жаждущих примкнуть к вашей команде? Лишь редкий прохожий замедлит шаг…
Словом, было бы неверно назвать атмосферу митинга духоподъемной, она была скорее гнетущей, и это меня печалило. Я шел сюда, надеясь на другое. Не за этим я прихожу на митинги. Увы, кровь моя не клокотала в жилах, не вырабатывался адреналин. Я подумывал уже уйти, но тут произошло почти сверхъестественное.
К митингу подъехал автомобиль. «Мерседес». Головы наши, как по команде, были повернуты в его сторону. Сопровождаемый помощниками из автомобиля вышел пожилой господин довольно высокого роста и немного сутулый, худой. Он глядел исподлобья, насупившись, отчего казался немного сердитым, но только в первый момент, — вот он делает шаг в нашу сторону и приветливо улыбается.
Я первым узнал его и не поверил глазам своим. С уст моих сорвалось: «Никсон!.. Никсон!..»
Узнанный, он обернулся на свое имя, на мой голос, но не успел, не сумел разглядеть меня или даже хотя бы увидеть, потому что уже отовсюду неслось: «Никсон! Никсон!»
— Никсон!.. — как будто выдохнул митинг, так были все поражены его появлением.
Экс-президент США попросил слова. Речь его была короткой и очень простой. Он поприветствовал нас, он сказал на чистом английском, что рад видеть нас всех, что он знает о нашей борьбе и не сомневается в нашей победе. Это было потрясающе! Кто-то закричал «ура»! Митинг взорвался аплодисментами. И я сам неожиданно для себя захлопал в ладоши, и на глазах моих появились, не стесняюсь отметить, соленые
[146] слезы.
И вот он оказался в самой гуще народа. Все кричали наперебой — благодарили Никсона. Одни желали здоровья ему, другие мудрости и оптимизма, третьи пытались ему задать тот или иной острый вопрос, впрочем вряд ли рассчитывая на вдумчивый ответ, потому что Никсон, это было для всех очевидно, не говорил по-русски. Переводчик находился в растерянности, он не знал, что переводить Никсону и кого. А Ричард Никсон стоял, улыбался, и улыбка его была простой, человечной, а вовсе не той, которую — «чи-и-из!» — принято называть американской.
Попросили автограф. Кто-то протянул листовку Никсону, и он ее подписал. И тут со всех сторон десятки рук стали протягивать листовки, листовки, и он всем подписывал, Никсон! Всем!
Я был потрясен. Что подписывал бывший президент Соединенных Штатов Америки! Я не знал, что и подумать!.. Он ставил подписи — под
«Да здравствует СССР!»
«Долой оккупационное правительство!»
«Борьку Ельцина под суд!»
«Демократов к ответу!»
«Верни народу его сбережения, премьер-недоучка!».
У меня не было ни одной листовки, к этому моменту я уже все раздал, ни одной, кроме призыва прийти 17 марта на большой антиправительственный сбор, посвященный третьей годовщине референдума о единстве страны. Я протянул ее Никсону и сказал:
— And for me, please, mister Nikson.
Наши глаза встретились. Долгий, живой, выразительный взгляд… Еще мгновение — и я поверю в невероятное: неужели он вспомнил тот далекий 72-й и толпу как бы встречающих, в которой был среди прочих и я, молодой и в цивильной одежде. Или Никсон почувствовал вдруг, что перед ним стоит человек, который знал о нем когда-то так много, как не знал он сам о себе. Особенно в дни Уотергейта?.. Нет, конечно, не так. Мог ли догадываться он, экс-президент США, о тогдашней деятельности Е. В. Ковалевой? И что он знал обо мне вообще? Ничего. И мне было жалко этого старика. Я сказал:
— Let’s believe in future.
Что-то он понял, не мог не понять.
Он отвел глаза и твердой рукой оставил на листовке автограф.
Через минуту Ричард Никсон уехал. Взбудораженные, мы долго еще не могли разойтись. Я себя ощущал опять молодым. С новой силой надпочечники мои вырабатывали андрогены, и кровь была горяча. И хотелось работать, как прежде.
Он покинул нашу страну, так и не поговорив с президентом.
Он говорил с нами.
Прощайте, мистер Никсон!
Через несколько дней Ричард Никсон скончался.
Глава шестая
Среди нас — провокатор. — Мои подозрения. — Меня обвиняют. — Моя апология самого себя. — Нашим исследованиям приходит конец
Но вернемся в май 72-го.
Итак, у нас произошло ЧП.
К Никсону оно имело то отношение, что было приурочено к его визиту. Не более. Но и не менее. Лучшего момента для провокации придумать было невозможно.
Кто-то — кто, так и осталось неустановленным — написал гнусный донос на сотрудников нашего подразделения и отправил его по каналам обычной почтовой связи в адрес ни много ни мало председателя комитета. В этом отвратительном доносе клеветнически утверждалось, что в структурах, вверенных его руководству, успешно функционирует публичный дом, будто бы специально организованный группой кадровых офицеров для утоления своей похоти. Давались характеристики по персоналиям. Я видел этот гадкий документ. Применительно ко мне неизвестный доброжелатель употребил слово «похоть» с эпитетом «необузданная». Также назывались имена, как было сказано, «представительниц древнейшей профессии», якобы нами некогда совращенных, от которых, по утверждению анонимщика, мы требовали в первую очередь «артистизма». То есть «слышал звон, но не знаю, где он», должен был подумать посвященный в суть дела читатель этого мерзкого сочинения. Вот что составляло суть провокации. Давалось понять, что звон действительно идет и это лишь первый его отголосок.
