В школе Крис и Лукас вставляют свечку в пончики, которые купили в автомате, и поют мне «С днем рождения» в коридоре. Крис дарит мне новую помаду: красную, на случай, если я захочу быть плохой, говорит она. Питер ничего не говорит мне на уроке химии, думаю, он даже не знает, что у меня день рождения, к тому же что он может мне сказать после того, как все между нами кончилось? Тем не менее день получается хорошим, хоть и не богатым на события.
Но потом, выходя из школы, я вижу на улице Джона. Он стоит у своей машины и еще меня не заметил. В ярком дневном свете солнце падает на золотистые волосы Джона как ореол, и внезапно на меня накатывает воспоминание о той поре, когда я любила его на расстоянии, так сильно и пылко. Я так восхищалась его тонкими руками и изгибом его скул. Когда-то я знала его лицо наизусть. Я запомнила его.
Я ускоряю шаг.
– Привет! – говорю я, махая ему. – Что ты здесь делаешь? Разве у тебя нет уроков?
– Сбежал пораньше, – отвечает он.
– Ты? Джон Амброуз Макларен прогулял уроки?
Он смеется.
– Я тебе кое-что принес. – Джон вытаскивает из кармана куртки маленькую коробочку и протягивает ее мне. – Вот.
Я беру коробочку, она тяжелая, ее вес ощущается у меня на ладони.
– Мне… открыть прямо сейчас?
– Если хочешь.
Я чувствую на себе его взгляд, когда срываю бумагу и открываю белую коробочку. Джон весь в нетерпении. Я готовлю улыбку, чтобы он знал, что мне понравилось, что бы это ни было. Один лишь факт, что он подумал и купил мне подарок, уже для меня очень… дорог.
Из белой оберточной бумаги выглядывает снежный шар размером с апельсин на медной подставке. Внутри мальчик и девочка катаются на коньках. На ней красный свитер и меховые наушники. Она выписывает восьмерку, а он ей улыбается. Это как мгновение, застывшее в янтаре. Одно прекрасное мгновение, сохраненное под стеклом. Как та ночь снежным апрелем.
– Мне очень нравится! – говорю я, и это правда.
Мне нравится. Лишь тот, кто действительно хорошо меня знает, мог подарить мне такой подарок. И чувствовать, что кто-то тебя знает и понимает, настолько чудесно, что я готова расплакаться. Я хочу хранить это вечно. Этот момент и этот снежный шар.
Я приподнимаюсь на цыпочки и обнимаю его, и он крепко обнимает меня в ответ, а потом еще крепче.
– С днем рождения, Лара Джин.
Я собираюсь сесть в его машину, когда вижу Питера.
– Погоди секунду, – говорит он, на его лице милая полуулыбка.
– Привет, – осторожно отвечаю я.
– Привет, Кавински, – здоровается Джон.
Питер ему кивает.
– Мне так и не представилось возможности поздравить тебя с днем рождения, Кави.
– Но ты видел меня на химии… – бормочу я.
– Ты так быстро ушла. У меня для тебя кое-что есть. Протяни ладошки. – Парень берет снежный шар у меня из рук и отдает его Джону. – Вот, подержи пока.
Я перевожу взгляд с Питера на Джона. Теперь я нервничаю.
– Протяни руки, – просит Питер.
Я смотрю на Джона еще раз, прежде чем подчиниться, и Питер вытаскивает что-то из кармана и кладет мне на ладони. Медальон в форме сердца.
– Он твой.
– Я думала, ты вернул его в мамин магазин, – медленно говорю я.
– Нет. Ни на одной девушке он не будет смотреться так, как нужно.
Я моргаю.
– Питер, я не могу его принять. – Я пытаюсь отдать кулон, но он качает головой, отказываясь брать. – Питер, пожалуйста.
– Нет. Когда я верну тебя, я надену этот кулон тебе на шею. Это будет твой значок. – Он пытается удержать мой взгляд. – Как в пятидесятые. Помнишь, Лара Джин?
Я открываю рот и закрываю.
– Не думаю, что значок значил то, что ты думаешь, – пожимаю плечами я, протягивая ему кулон. – Пожалуйста, забери его.
– Скажи, какое у тебя желание? – спрашивает Питер. – Пожелай о чем угодно, и я дам это тебе, Лара Джин. Тебе нужно только попросить.
У меня кружится голова. Мир вертится вокруг нас, люди выходят из школы, идут к своим машинам. Джон стоит рядом, а Питер смотрит на меня так, будто мы здесь одни. Будто мы одни на всем белом свете.
Голос Джона выводит меня из транса.
– Что ты делаешь, Кавински? – спрашивает он, качая головой. – Ты жалок. Ты обращался с ней, как с мусором, а теперь решил, что хочешь ее вернуть?
– Не лезь в это, Сандэнс Кид, – отрезает Питер. А мне он мягко говорит: – Ты обещала, что не разобьешь мне сердце. В контракте ты подписалась, что не сделаешь этого, но разбила, Кави.
Я никогда не слышала, чтобы он говорил так искренне, так чувственно.
– Прости, – шепчу я тонким голосом. – Я просто не могу.
Я не оглядываюсь на Питера, когда сажусь в машину, но его кулон все еще зажат у меня в кулаке. В последнюю секунду я оборачиваюсь, но мы уже слишком далеко: я не могу видеть, там ли Питер или ушел. Мое сердце бешено стучит. Что для меня страшнее потерять? Реальность с Питером или мечту о Джоне? Без кого я не смогу жить?
Я вспоминаю руки Джона на моих руках. Как я лежала рядом с ним в снегу. То, как его глаза становятся еще более голубыми, когда он смеется. Я не хочу от этого отказываться. Но и от Питера я отказываться не хочу. В них обоих есть столько всего, за что их можно любить. Мальчишеская уверенность Питера, его солнечное отношение к жизни, то, как он добр к Китти. То, как мое сердце делает сальто всякий раз, когда его машина подъезжает к моему дому.
Несколько минут мы едем в тишине, а потом, глядя прямо перед собой, Джон спрашивает:
– У меня хотя бы есть шанс?
– Я так легко могу в тебя влюбиться, – шепчу я. – Я уже на полпути.
Его адамово яблоко подскакивает в горле.
– В моих воспоминаниях ты был таким идеальным, и ты не менее идеален сейчас. Как будто я сама тебя выдумала. Из всех парней я бы выбрала именно тебя.
– Но?
– Но… я все еще люблю Питера. Ничего не могу поделать. Он был первым, и он… он никак не хочет уходить.
Джон обреченно вздыхает, от чего мое сердце разрывается.
– Черт тебя возьми, Кавински.
– Прости. Ты мне тоже очень нравишься, Джон, правда. Если бы только… вот бы тогда, в восьмом классе, мы все-таки пошли с тобой на танцы.
И потом Джон Амброуз Макларен произносит последнюю фразу, от которой мое сердце разрывается от чувств:
– Думаю, тогда нам не суждено было быть вместе. И сейчас, видимо, тоже. – Джон смотрит на меня уверенным взглядом. – Но может однажды наше время придет.
55
Я стою в женском туалете и поправляю бант на своем хвосте, когда входит Женевьева. У меня пересыхает во рту. Она застывает, а потом поворачивается, чтобы зайти в кабинку. Тогда я говорю:
