Я ставлю перед ним стакан сладкого чая. Садясь рядом с ним, я говорю:
– Думаю, сначала надо организовать наблюдение. Я даже не знаю ее расписания.
И… если на пути к победе я узнаю ее драгоценный секрет, то это будет приятным бонусом.
– Мне нравится ход твоих мыслей. – Джон наклоняет голову и делает глоток чая.
– Я знаю, где они прячут запасной ключ. Мы с Крис как-то ходили за пылесосом к ней домой. А что, если… что, если мне ее запугать? Например, можно оставить записку у нее под подушкой. «Я за тобой наблюдаю». Это ее с ума сведет.
Джон чуть не захлебывается холодным чаем.
– Зачем? Что это тебе даст?
– Не знаю. Это ты профессионал.
– Профессионал? Какой же я профессионал? Будь я так хорош, я бы не выбыл.
– Ты не мог знать, что я буду в Бельвью, – замечаю я. – Тебе просто дико не повезло.
– Мы постоянно случайно встречаемся. Бельвью или день, когда ты пришла на Модель ООН.
Я смотрю на свои руки.
– Ну… то было не совсем случайно. Точнее, это вообще не было случайностью. Я тебя искала. Хотела посмотреть, каким ты стал. Я знала, что ты будешь на Модели ООН. Я помню, как тебе это нравилось в средней школе.
– Я стал участвовать только для того, чтобы тренировать речь на публике. От заикания. – Парень останавливается. – Погоди. Ты сказала, что пришла туда из-за меня? Чтобы посмотреть, каким я стал?
– Да. Я… мне всегда было интересно.
Джон ничего не говорит, а просто смотрит на меня. Он резко ставит стакан. Затем снова берет его и ставит под него подставку.
– Ты не рассказала, что случилось у вас с Кавински в тот вечер, после того как я уехал.
– О. Мы расстались.
– Вы расстались, – повторяет он за мной, его лицо ничего не выражает.
Затем я замечаю, что Китти прячется за дверью, как маленький шпион.
– Чего тебе надо, Китти?
– Эм… а у нас остался хумус с красным перцем? – спрашивает она.
– Не знаю, поищи.
– Это твоя младшая сестра? – спрашивает Джон, широко раскрыв глаза. – Когда я в последний раз тебя видел, ты была совсем крохой, – говорит он Китти.
– Да, я выросла, – отвечает она, даже не стараясь быть милой.
Я бросаю на нее строгий взгляд.
– Будь вежлива с гостями.
Китти поворачивается и убегает наверх.
– Ты уж ее прости. Она была очень близка с Питером, и у нее безумные идеи, что…
– Безумные идеи? – переспрашивает Джон.
Я могла бы себя ударить.
– Да, в смысле, она думает, что у нас с тобой что-то есть. Но разумеется, это не так, и я тебе не нравлюсь… ну, не нравлюсь в таком смысле, так что да, это бред.
Ну вот зачем я говорю? Зачем бог наделил меня языком, если я несу им всякую чушь?
Становится так тихо, что я открываю рот, чтобы сказать еще какую-нибудь глупость, как вдруг Джон говорит:
– Что ж… это не такой уж и бред.
– Точно! Конечно, я не имела в виду бред. – Я закрываю рот и смотрю прямо перед собой.
– Помнишь, как мы играли в бутылочку у меня в подвале?
Я киваю.
– Я так боялся тебя целовать, потому что никогда раньше не целовал девчонок, – признается он и снова берет стакан с холодным чаем. Он делает глоток, но чая больше не осталось, один только лед. Наши глаза встречаются, и он улыбается. – Парни потом долго надо мной издевались за то, что я оплошал.
– Ты не оплошал, – бормочу я.
– Думаю, это было примерно в то же время, когда старший брат Тревора рассказывал нам, что доставил девушке… – Джон колеблется, и я с нетерпением киваю, чтобы он продолжал. – Он утверждал, что довел девушку до оргазма одним поцелуем.
У меня вырывается громкий смешок, и я прикрываю рот ладонью.
– Никогда большей ереси не слышала! Я ни разу не видела, чтобы он хотя бы говорил с девушками. К тому же я сомневаюсь, что такое вообще возможно. А если и возможно, то не думаю, что Шон Пайк был на это способен.
Джон тоже смеется.
– Что ж, теперь-то я знаю, что это ложь, но в то время мы все ему поверили.
– Ладно. Был ли это первоклассный поцелуй? Нет, не был. – Джон морщится, и я быстро продолжаю. – Но и ужасным он тоже не был. Клянусь. И вообще, я далеко не эксперт в поцелуях. Кто я такая, чтобы судить?
– Ладно, ладно, можешь оставить попытки меня успокоить. – Он ставит стакан. – Теперь я стал гораздо лучше. По крайней мере, по словам девчонок.
Этот разговор принял странный и доверительный оборот, и я волнуюсь, но в хорошем смысле. Мне нравится делиться секретами, быть соучастниками.
– Значит, ты со многими целовался?
Джон снова смеется.
– Число приличное. – Парень делает паузу. – Я удивлен, что ты вообще помнишь тот день. Ты была так увлечена Кавински, я думал, ты больше никого вокруг не замечала.
Я толкаю его в плечо.
– Я не была увлечена Кавински!
– Еще как была. Ты всю игру пялилась на бутылку, вот так. – Джон берет бутылку и направляет на нее глаза, будто лазеры. – Ждала своего часа.
Я вся краснею, потому что так оно и было.
– Ой, да молчи.
– Как ястреб на добычу, – хохочет он.
– Заткнись! – Теперь я тоже смеюсь. – Как ты вообще все это помнишь?
– Потому что я тоже так делал, – отвечает он.
– Ты тоже смотрел на Питера?
Я говорю это в шутку, чтобы подразнить его, потому что это забавно. Впервые за много дней мне весело.
Он пристально глядит на меня, его голубые глаза уверенные и спокойные. У меня перехватывает дыхание.
– Нет. Я смотрел на тебя.
У меня гудит в ушах – это сердце бьется с утроенной скоростью. В моих воспоминаниях все происходит под музыку. Это одна из моих любимых цитат из «Стеклянного зверинца». Если закрыть глаза, я могу отчетливо услышать тот день в подвале Джона Амброуза Макларена. Интересно, какую музыку я услышу годы спустя, оглядываясь на этот момент?
Он удерживает мой взгляд, и я чувствую волнение, зарождающееся у меня в горле и продвигающееся через ключицу в грудную клетку.
– Ты мне нравишься, Лара Джин. Ты нравилась мне тогда, а сейчас нравишься еще больше. Я знаю, что вы с Кавински только расстались и что тебе сейчас грустно, но просто хотел, чтобы все было предельно ясно.
– Эм… хорошо, – шепчу я.
Его слова были яснее некуда, ни одно не пролетело мимо. И ни следа от заикания. Все действительно предельно ясно.
