На лице Джоша появилось то самое упрямое выражение, его расслабленный подбородок напрягся. Я знаю, что он больше ничего не скажет. Да это и не мое дело, если честно. Это между ним и Марго, и, возможно, он еще сам этого не понимает.
34
Крис приходит ко мне домой с сиреневыми волосами, окрашенными в стиле обмре. Снимая на ходу капюшон куртки, она спрашивает:
– Ну, как тебе?
– По-моему, красиво, – отвечаю я.
Китти шевелит губами: «Как пасхальное яйцо».
– Я покрасила их только для того, чтобы маму взбесить. – В ее голосе слышится нотка неопределенности, которую она пытается скрыть.
– Так ты выглядишь интереснее, – уверяю ее я.
Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до кончиков ее волос, на ощупь они будто синтетические, как у Барби после того, как ее помоешь.
Китти беззвучно говорит: «Как у бабушки», и я закатываю глаза.
– Дерьмово получилось, да? – спрашивает ее Крис, нервно покусывая нижнюю губу.
– Не выражайся перед моей сестрой! Ей десять лет!
– Прости. Отстойно получилось, да?
– Да, – признает Китти.
Спасибо, господи, за Китти! На нее всегда можно рассчитывать, чтобы сообщить жестокую правду.
– Почему ты не пошла в салон, где бы тебя нормально покрасили?
Крис расчесывает волосы пальцами.
– Я ходила, – она выдыхает. – Дерь… то есть, блин. Может, просто отрезать концы?
– Я всегда думала, что тебе очень пойдут короткие волосы, – говорю я. – Но, если честно, я не считаю, что сиреневый смотрится плохо. Очень даже красиво, вообще-то. Как внутренняя сторона ракушки.
Если б я была такой же смелой, как Крис, я бы кротко отрезала волосы, как у Одри Хепберн в «Сабрине». Но я не настолько отважная, и к тому же я чувствую, что мне будет ужасно не хватать хвостов, косичек и кудрей.
– Ладно. Может, пока похожу и так.
– Попробуй использовать глубокий кондиционер, это должно помочь, – советует Китти, и Крис бросает на нее сердитый взгляд.
– У меня есть корейская маска для волос, которую покупала бабушка, – говорю я, обнимая ее за плечи.
Мы поднимаемся наверх, и Крис идет ко мне в комнату, пока я копаюсь в ванной в поисках маски. Когда я возвращаюсь к себе с баночкой, Крис сидит на полу, скрестив ноги, и копается в моей коробке из-под шляпы.
– Крис! Это личное!
– Она была на самом виду! – Крис держит валентинку от Питера: стихотворение, которое он мне написал. – Что это?
– Это стихотворение, которое Питер написал мне на День святого Валентина, – отвечаю я гордо.
Крис снова смотрит на листок.
– Он сказал, что написал это? Да он мешок с дерьмом. Это стихотворение Эдгара Алана По.
– Нет, это точно сочинил Питер.
– Это из стихотворения «Аннабель Ли». Мы проходили его на уроке английского для отстающих. Я запомнила, потому что мы ходили в музей Эдгара Алана По, а потом катались на кораблике, который назывался «Аннабель Ли». Стихотворение висело там на стене в рамочке.
Я не могу в это поверить.
– Но… он сказал, что написал его для меня.
Она посмеивается.
– Классический Кавински!
Когда Крис видит, что я не смеюсь вместе с ней, она говорит:
– Ой, да не важно. Главное – жест внимания, так ведь?
– Не считая того, что это ворованный жест.
Я была так счастлива, получив это стихотворение. Никто еще раньше не писал мне любовных стихов, а теперь оказывается, что это плагиат. Подделка.
– Не злись. По-моему, это забавно. Сразу видно, что он пытался тебя поразить.
Я должна была догадаться, что Питер не мог это написать. Он в свободное время даже не читает, не говоря уже о поэзии.
– Что ж, хотя бы кулон настоящий, – успокаиваю я себя.
– Ты уверена?
Я бросаю на нее презрительный взгляд.
Когда мы с Питером в тот вечер болтаем по телефону, я собираюсь спросить его насчет стихотворения или хотя бы подразнить. Но потом мы начинаем говорить о намечающейся в пятницу выездной игре.
– Ты ведь поедешь? – спрашивает он.
– Я бы хотела, но я обещала Сторми, что в пятницу вечером покрашу ей волосы.
– Ты не можешь сделать это в субботу?
– Не могу, в субботу мы открываем капсулу времени, а вечером у нее свидание. Вот почему ее волосы должны быть готовы в пятницу…
Знаю, это звучит как жалкая отговорка, но я обещала. И к тому же… Я не смогу поехать с Питером в автобусе, а самой мне не хочется ехать сорок пять минут до школы, где я никогда не была. В любом случае зачем я ему там? Хотя и Сторми я не особо нужна.
Он молчит.
– На следующей игре я буду, обещаю, – говоря я.
Питера прорывает:
– Девушка Гейба приходит на каждую игру и в день матча всегда рисует на лице его номер. А она даже не из нашей школы.
– У вас было всего четыре игры, и я ходила на две из них!
Теперь я раздражена. Я знаю, как важен для него лакросс, но это не менее важно, чем моя работа в Бельвью.
– И знаешь что? Я в курсе, что это не ты написал мне стихотворение на День святого Валентина. Ты украл его у Эдгара Алана По!
– Я и не говорил, что я написал его! – защищается Питер.
– Говорил. Ты вел себя так, будто сам написал.
– Я не собирался, но потом ты так обрадовалась. Прости, что хотел сделать тебя счастливой.
– Знаешь что? Я собиралась испечь тебе лимонное печенье в день игры, а теперь не стану.
– Хорошо. Тогда я не уверен, что смогу прийти на твою вечеринку в домике на дереве. А субботу я могу быть очень уставшим после игры.
Я задыхаюсь.
– Только попробуй не прийти!
Вечеринка и так получается маленькой, и на Крис никогда нельзя положиться. Я не могу допустить, чтобы мы с Джоном и Тревором остались втроем. Три человека – это далеко не вечеринка.
Питер фыркает.
– Что ж, тогда в день игры в моем шкафчике должно лежать лимонное печенье!
– Ладно.
– Ладно.
* * *
В пятницу я приношу ему лимонное печенье и пишу на щеке его номер, от чего Питер приходит в восторг. Он хватает меня и подбрасывает в воздух, улыбаясь до ушей. Я чувствую себя виноватой, что не сделала этого сразу, ведь от меня требуется совсем немного, чтобы его осчастливить. Теперь я вижу, что дело в мелочах, в небольших усилиях, которые сохраняют отношения. Но теперь я знаю, что в какой-то степени у меня есть власть причинить ему боль, а также сила исцелить ее. Это открытие оставляет меня со странным, тревожным чувством в груди, и я не могу объяснить почему.
